— Она пошла с ним, — сказал он, — в большое сафари. Регина испугалась, потому что думала: ее последнее свидание с профессором должно остаться тайной. Но потом в очередной раз убедилась, как умен Овуор, потому что Лилли сначала сказала:
— Я рада, что ты побыла с ним, — а потом попросила: — Может, ты расскажешь мне, о чем вы говорили.
Пока Йеттель укладывала Макса спать, а мужчины пошли прогуляться в саду, Регина достала слова, которые с момента смерти профессора закрыла у себя в голове. Даже фразу: «Как можно родиться не во Франкфурте».
Сначала Регине было неудобно рассказывать о том, что профессор перепутал ее с дочерью, но именно это силой просилось изо рта, как будто только и ждало, как бы вырваться из плена. История, кажется, утешила Лилли; она в первый раз, с тех пор как выбежала из машины на кладбище, засмеялась, а потом еще раз, гораздо громче, когда услышала про урок пения.
— Точно, — вспомнила она, — отец всегда боялся, что я опоздаю. Ты теперь для меня как младшая сестренка, которой у меня не было, — сказала она, когда они с Охой собрались уходить, чтобы провести ночь в комнате профессора.
На следующее утро, за завтраком, она спросила, отчего Регина окончательно потеряла дар речи:
— Как ты смотришь на то, чтобы поехать с нами в «Аркадию»? Твоих родителей я уже спросила. Они согласны.
— Нет. Я не могу, — отказалась Регина. Уже произнося это, она почувствовала, как горит ее кожа, потому что она совладала только со ртом, но не с телом, и теперь ей было стыдно, ведь она знала, сколько желания в ее взгляде.
— Почему нет? У тебя же каникулы.
— Мне ужасно хочется снова поехать на ферму, но я останусь с Максом. Я ведь его только получила.
— Макс еще вчера вечером совершенно отчетливо дал понять, что хочет познакомиться с Гилгилом, — улыбнулся Оха.
21
В Гилгиле дни летели еще быстрее, чем дикие утки во время своего долгого сафари к озеру Наиваша. Только первые дни Регина еще сопротивлялась полету времени. Но когда поняла, насколько беспокойной делает ее попытка удержать счастье, начала внимательнее наблюдать за путешественниками в зелено-голубом оперении. Скользящие под постоянно меняющимися облаками птицы стали для нее частью неповторимого очарования «Аркадии», фермы с тремя загадками, ни одну из которых нельзя было разгадать.
Блуждая между горами, с их разъеденными бурями и зноем вершинами, и огромными шамба с кукурузой, пиретрумом и льном, глаза никогда не натыкались на забор или ров. На этой бесконечной равнине бог Мунго правил людьми Гилгила еще более сильной рукой, чем в Ол’ Джоро Ороке. Им было достаточно, если для них и скота хватало еды. Их нельзя было приручить ни приказами, ни деньгами белых; они знали все о жизни на ферме, но ферма знала о них только, что они существуют. Лишь Мунго мог распоряжаться жизнями и смертями этих гордецов, которые заботились о себе сами, желая ощущать только знакомые запахи.
Там, где паслись первые стада овец, козы ловко скакали между небольшими, поросшими травой скалами, лежали коровы, которым в своей довольной сытости даже головой шевельнуть было лень, и лепились друг к другу хижины с крошечными белыми камушками в глиняных стенах, голос Мунго был слышен только в громе дождя ранним утром, но и тут власть его чувствовалась всюду. В этом царстве знакомых картин и звуков раскинулись маленькие шамба, которые принадлежали работникам из хижин.
На них рос высокий табак, сладко пахли кустики целебных растений, о действии которых знали только мудрые старцы, виднелись низенькие саженцы кукурузы с крепкими листочками, тихо говорившими при каждом порыве ветра. По утрам и в послеполуденные часы там работали молодые женщины с лысыми головами, голыми грудями и младенцами в пестрых платках на спине. Когда они клали свои мотыги в траву, а своих детей прикладывали к груди, куры выклевывали из их ног, покрытых коркой грязи, маленьких блестящих жучков. Работая, женщины редко пели, не то что мужчины; когда они, смеясь, как дети, сверлили в долгом молчании дыры, они говорили о мемсахиб и ее бване, которые так любили слова, царапающие горло и язык.
Лилли, с голосом, летевшим над деревьями и без труда достигавшим гор, стала для Регины прекрасной госпожой белого замка, получающей послания со всего мира. В этом замке были большие окна, копившие жар дня до самой ночи и делавшие из самых маленьких капелек дождя большие. В стекле, которое под присмотром Маньялы два мальчика-кикуйу ежедневно натирали до такого блеска, что могли плюнуть в собственное отражение, солнце создавало больше красок, чем где-либо еще в африканских райских кущах.