Спустя час Бродски и Мать (чек благополучно лежал уже в ее кошельке) собирались покинуть офис, когда произошло нечто совершенно непредвиденное.
Началось с того, что миссис Нокс, нарушив свои жесткие правила неукоснительно следовать политике Управления, порекомендовала выдать миссис Ривера и Бродски талон на проезд.
– Но, миссис Нокс, – воскликнул я в крайнем недоумении, – вы знаете, что мои клиенты живут в двух шагах от Центра. Нам запрещается давать им деньги на проезд.
– Проявите немного понимания, мистер Хаберман, – ответила миссис Нокс возмущенным тоном. – Уже поздно. Скоро совсем стемнеет. Кроме того, вы ведь не ожидаете, чтобы такая пожилая женщина шла пешком, да еще везла своего ребенка в инвалидном кресле. – Она остановилась. Еще какие-то соображения? Желает подстраховаться? – Я хотела бы сказать вот что, мистер Хаберман. Идите и поговорите с вашим офисным координатором. Скажите мистеру Беккеру, что если он решит, что все в порядке, то и я буду так считать.
Удивительно? Я был слишком шокирован, чтобы удивляться. Но я ведь всего лишь простой социальный работник и не могу спорить с моей начальницей.
Ганс Беккер – еврей из Европы, он был в концентрационном лагере. На руке у него голубой номер, подтверждающий это. Из австрийской аристократии – в Освенцим. Полная перемена образа жизни. После того как Беккер увидел гибель Старого Света, он каждый свой нерв посвятил тому, чтобы перестать сожалеть о том, что оставил, и начать новую жизнь. Жители Гарлема извлекают пользу из этой историко-синаптической связи.
Когда-то он занимал высокий пост директора, но потом был понижен до рядового сотрудника с номинальной должностью: офисный координатор. Его тяжкое преступление состояло в том, что он всегда говорил «да». Всякий раз, когда у него спрашивали; «Могу я дать миссис Смит безвозмездную субсидию для возмещения домашних расходов?» Да. «Расходов на транспорт?» Да. «На зимнюю одежду?» Да. «На летний лагерь?» Да. «Арендную плату за три месяца вперед, залог и агентское вознаграждение?» Да. Финансовые аналитики Главного управления чувствовали, как дрожь пробегает по их коллективным хребтам. После проверки безвозмездной помощи, оказанной за восемь месяцев Центром социального обеспечения, возглавляемого Гансом, и сравнения полученных показателей с показателями других центров по всему городу в городскую администрацию была направлена докладная записка, в которой говорилось, что Ганс стал единственной причиной того, что город Нью-Йорк не вылезал из хронической задолженности. Это Ганс его разорял. Теперь же единственное, по поводу чего ему разрешалось говорить «да», – это просьбы о талонах на транспорт. Он мог санкционировать не более одного или двух.
Однако Ганс совсем не ощущает незначительности своего положения. Он воображает, что его смещение с должности было скрытым благодеянием. В результате снижения ответственности за работу он может полностью посвятить себя внеплановой («теневой», если процитировать последние докладные записки из Главного управления) деятельности. Короче, он может помогать «людям» все время. Несмотря на любовь и заботу по отношению к черным братьям и сестрам, наш офисный координатор испытывает тяжелые приступы страха. Ганс Беккер никогда не покидает офис в пять часов в одиночку. Он боится. Он остается еще на три часа, которые ему не оплачиваются, и ждет ночного сторожа, чтобы идти с ним к метро, а еще лучше, если какой-нибудь сослуживец соглашается подвезти его до дому. Голубая отметина осталась у него не только на руке.
После того как я оторвал нашего офисного координатора от того, что, похоже, было одним из его теневых проектов (он разговаривал с каким-то рыжебородым громилой в черном берете – тот, судя по его словам, был художником и убеждал Ганса поддержать его в борьбе за организацию художественной выставки здесь, в Гарлеме), и высказал (на самом деле продемонстрировал – Мать с Бродски сопровождали меня в его кабинет) просьбу о возмещении транспортных расходов, он схватил меня в медвежьи объятия и поцеловал в лоб.
– Вы удивили меня, Роберт. Я всегда знал, что вы хороший социальный работник, но это… всем бы нам проявлять такую любовь к нашим клиентам. Я тут разговаривал с Лео, нам бы здесь, в Гарлеме, побольше таких людей, как он (и вы). Не люблю я этих роботов из Управления. Люди для них ничто. В них нет ничего человеческого. Они даже не разрешают мне в рабочее время помогать Лео устроить художественную выставку. Конечно, – он улыбается, возвращаясь к своему столу, – я не обязан их слушать.