— В приходских больницах недостаточно мест, — заметил носатый господин, на время оторвавшись от блокнота. Его взгляд, цепляющий и живой, мог принадлежать полицейскому или журналисту. — И квалифицированного персонала тоже. Фельдшерскую функцию выполняют монахи, и за последний год имеем уже четыре смерти от туберкулеза.
— Верно! Чахотка замучила! — выкрикнули из толпы. — В приходских больницах все койки заняты!
— Молитесь! — потряс крестом предводитель. — И воздастся вам!
— Молитвами лечат! — зароптали в ответ. — А нам бы лекарств!
— А если эпидемия?
— Умирать не хотим!
— Все дела Господа весьма благотворны! — перебивая возгласы, загудел предводитель. — И всякое повеление Его в свое время исполнится! Одумайся, Спаситель! Не гневи Бога, дарующего Тебе силу! На все Его воля!
— Его воля — здесь! — кронпринц широким жестом указал на мраморные колонны, на арку, на статую Девы Марии. — И я — исполнитель ее. Здесь вы получите помощь! Здесь спасетесь! И не через долгие семь лет, а прямо сейчас! — Он принялся стягивать перчатки, и Марго почудилось, что из-под манжеты прыгнули оранжевые искры. — Прямо сейчас вы излечитесь, если больны! Прямо сейчас узнаете, как предупредить распространение эпидемии! Прямо сейчас сможете обнять родных и близких, когда, казалось, надежда потеряна! Прямо сейчас я, ваш Спаситель, протягиваю вам руку помощи! Вот она! — кронпринц вывернул руки голыми ладонями вверх. — Так примите ее!
Марго не улучила момент, когда вспыхнуло пламя. Только ахнула от ослепительной оранжевой вспышки и прикрыла глаза. Но и сквозь щелочки век могла различить огненные языки, пылающие на ладонях спасителя.
И это было куда страшнее стрельбы.
— Господи! — застонал кто-то слева. — Верую!
— Огонь неугасимый и бездымный! Ах!
— Верьте мне! — слышался звенящий голос кронпринца. — Верьте и будете живы!
Марго различала смятение в рядах богомольцев. Кто-то лежал ничком, кто-то размашисто крестился, как есть, на коленях, отползая назад. Марго и самой хотелось бежать: все равно куда, только подальше от слепящего оранжевого света, от застывших гвардейцев, от едва уловимого запаха гари, от треска огня, от воспоминаний…
Ее замутило, в висках отчаянно застучало, колени — ватные и будто бы чужие, — вдруг предательски подломились, и Марго, вздохнув, осела на мостовую.
На этот раз тьма длилась недолго.
Резкий запах ударил в ноздри, выдернул из забытья. Кто-то поддерживал ее затылок, спрашивал с различимым акцентом:
— В порядке, леди?
И снова резкая, острая вонь нюхательной соли. Марго застонала, отводя чужую руку. Но голова уже прояснялась, и напротив маячило встревоженное загорелое лицо.
— Смотрите сюда, леди! — упрямо продолжал незнакомый господин. — Сколько пальцев видите?
Она моргнула и ответила:
— Три. Теперь четыре.
— Прекрасно! — воодушевленно воскликнул он. — Удачно, что я оказался рядом с вами и успел подхватить. Иначе вы могли бы расшибить голову. Мое имя Натаниэль Уэнрайт.
— Уэнрайт? — переспросила Марго, силясь вспомнить, где уже слышала это имя. — Благодарю, мне просто стало дурно, но теперь лучше… а что с его высочеством?
— О, с ним все будет хорошо!
— Я видела, как он загорелся…
Умолкла, отгоняя всколыхнувшие память образы.
…удушливый дым.
…изъеденные огнем перекрытия.
…не помочь, не вытащить из огня…
— Такое случается, к сожалению, — поймав слабую руку Марго, доктор коснулся ее губами. — Но это было необходимо. И мне знакомо ваше лицо. С кем имею честь?
— Фон Штейгер. Баронесса.
— Позвольте! — голубые глаза доктора Уэнрайта блеснули радостью, и он с силой сжал ее пальцы. — Как я мог быть столь рассеян? Вы в списке приглашенных!
— Приглашенных? — рассеянно спросила Марго.
Сознание прояснилось окончательно, так что она могла различить поредевшую толпу, и опустевшую лестницу под аркой.
— На фуршет, — улыбаясь, пояснил доктор. — Как вовремя я вспомнил! Если упущу вас, Харри этого не простит. Разрешите проводить!
Подхватив под локоть, повлек в вестибюль — просторный, светлый, выкрашенный в белый и с белыми же декоративными колоннами. На оттоманке, скромно приткнувшейся между двумя кадками с гортензиями, полулежала бледная кронпринцесса с мокрым полотенцем на лбу, две фрейлины обмахивали ее широкими веерами, а возле окна, держа перед собой руки, стоял его высочество.