В связи с отмеченными особенностями летописно-мифологический свод «Кодзики» не находился в реальном информационном обороте и представлял собой, по всей вероятности, забракованную культурой версию прошлого. Что до «Нихон сёки», то его «историческая» часть («эпоха императоров») заложила основы официального летописания, а мифологическая — явилась основным «работающим» вариантом письменно зафиксированного канона синтоизма.
Поэтому «Кодзики» как памятник исторической мысли стоит особняком. «Нихон сёки» же принято рассматривать в качестве первой из «шести национальных историй» (риккокуси), т. е. череды официальных хроник японского государства. К их числу относятся также: «Сёку нихонги» («Продолжение анналов Японии», 797 г.[63]); «Нихон коки» («Поздние анналы Японии», охватывает период с 792 по 833 г.); «Сёку нихон коки» («Продолжение поздних анналов Японии», 833–830); «Нихон Монтоку тэнно: дзицуроку» («Истинные записи об императоре Японии Монтоку», 850–857); «Нихон сандай дзицуроку» («Истинные записи о трех императорах Японии», 858–887).
Несмотря на то, что составители «Нихон сёки» находились под непосредственным влиянием китайской исторической традиции, существуют, однако, и важные отличия. К основным из них следует отнести следующие.
1. Неприятие идеи «мандата Неба» — основной концепции конфуцианской государственно-политической мысли.
2. Целью китайских династических хроник, составлявшихся после смены династии, было обоснование исторической целесообразности такой смены. «Нихон сёки» же была составлена как обоснование прямой линии наследования правящего рода Аматэрасу. Таким образом, имплицитно обосновывалась принципиальная невозможность смены Династии, которой приписывается атрибут вечного существования. Поэтому-то «Нихон сёки» имеет начало (рассказ о начале мира), но фактически не имеет конца — некоторого подведения итогов. Последняя фраза хроники («Находясь во дворце, государыня [Дзито:] решила отречься в пользу престолонаследника») — это просто физическая граница текста, скорее обещание продолжения, чем фиксация конца какого-то определенного периода. Наиболее важным для японской культуры в самом феномене летописания оказалось обоснование легитимности правящего рода. После того, как этот факт был в должной степени осознан обществом, потребность в ведении хроник отпала. Это, видимо, и послужило основной причиной, почему «Нихон сандай дзицуроку» оказалась последней «общегосударственной» хроникой, составленной по «императорскому» указу.
В отличие от китайских династийных хроник японская культура не уделяет практически никакого внимания личностям составителей «Нихон сёки» (как, впрочем, и составителям более поздних летописей). Да, нам известно, что, согласно указу Тэмму, работа над составлением «Нихон сёки» началась, видимо, в 681 г. (Тэмму, 10-3-16), а принц крови Тонэри завершил ее в 720 г. («Сёку нихонги», Ё:ро:, 4-5-21). Получается, что, на первый взгляд, текст «Нихон сёки» вроде бы не анонимен. Тем не менее, составители «Нихон сёки» воспринимались именно как составители, но не как авторы. Авторитет же текста, обеспечиваемый санкцией государства (правителя) был таков, что установки составителей (в отличие от китайских историков — скажем, Сыма Цяня или Бань Гу) не подлежали обсуждению и не становились для культуры объектом критического осмысления (полемики) вплоть до нового времени. В связи с этим и люди, причастные к написанию «Нихон сёки», не становились объектом хоть какого-нибудь внимания. Первым же историком (т. е. человеком, выработавшим личную систему взглядов) Японии считается Дзиэн (1155–1225)[64]. Авторитет «Нихон сёки» в японской культуре (официальной культуре) был настолько велик, что еще в 1942 г. известнейший исследователь японской истории и культуры Цуда Со:кити (1873–1961) был привлечен к судебной ответственности за публично высказанные им сомнения относительно того, до какой степени отражает «Нихон сёки» исторические реалии.
Указанные концептуальные отличия японского летописания от китайского характеризуют всю тенденцию японского летописания. Однако в «Нихон сёки» существуют и некоторые отклонения от нее — парадигмы собственного мировосприятия еще не были осознанны в своем окончательном виде. Определенную дань китайской историографической традиции, видимо, следует видеть в критике, содержащейся в своде по отношению к Бурэцу (498–506)[65], на котором прервалась прямая линия наследования от отца к сыну (престол занял потомок О:дзина, 270–310, — Кэйтай, 507–531). И хотя смены династии не произошло, «Нихон сёки» восхваляет (в соответствии с китайской дорической традицией) основателя этой линии наследования — Нинтоку (313–399) и порицает Бурэцу, в чем исследователи видят определенное влияние концепции «мандата Неба»: происходит оправдание отклонения от прямой линии наследования[66].
63
Частичный перевод см.:
64
Подробнее о нем см.:
65
До середины VI в. все датировки «Нихон сёки» носят легендарный характер и используются исследователями только как дань определенной традиции.