— Тогда не вижу причин их повторять, — адмирал вновь пожал плечами.
— Хотел сделать вам сюрприз официальным порядком, но удержаться просто не могу, — Гитлер извлек из ящика письменного стола бумагу, украшенную орлом со свастикой и протянул ее Рёдеру. — Ознакомьтесь, герр гросс-адмирал. Сегодня я подписал этот указ, еще несколько дней уйдет на прохождение его через бюрократов…
Эрих Рёдер аккуратно принял документ из рук фюрера, прочитал, и с удивлением поглядел на Гитлера.
— Не ожидали? — тот довольно улыбался.
— Не ожидал? — эхом отозвался глава Кригсмарине. — Это весьма и весьма слабо сказано, герр рейхсканцлер. Я надеялся убедить вас в необходимости создания нормальной морской авиации, но получить под свое начало легион «Кондор»… У меня нет слов.
— У Геринга есть. Можете хорошо пополнить свой словарный запас, если спросите – какие именно.
Бухта Эккендорф
— Да что ж я, как в море выйду, так непременно тонуть начинаю? — прорычал Карл, вычерпывая воду.
— Это ты срочное погружение отрабатываешь. — отозвался Вермаут, также изображающий из себя помпу.
Зимой выйти в Балтийское море на парусном ботике, не по принуждению, а так, для собственного удовольствия, могут либо самоубийцы, либо германские морские кадеты. Что, как понял Карл, практически слова-синонимы. Вслух, конечно, говорить этого он не стал – еще не хватало, чтоб за труса приняли. А потом высказывать что-то, кроме ругательств, смысла уже и не имело…
Беседа с Вермаутом, произошедшая шестнадцатого числа, имела вполне логичные последствия. Отто, парень заводной и бесшабашный, поговорил с парой ребят из их экипажа, со знакомым кадетом с третьего, выпускного, курса, и – вуаля. На девятнадцатое Геббельсу было назначено «испытание морем и парусом», как поэтично выразился Адольф-Корнелиус Пининг, тот самый старшекурсник, исполняющий обязанности капитана их богоспасаемого корыта.
«Богоспасаемое корыто» было позаимствовано все тем же Пинингом в Клубе Военно-морской регаты. Нет, он не был его членом, поскольку не являлся еще офицером (мичманские погоны кадета тут в расчет не принимались), однако же финансировался клуб из «закромов Кригсмарине», так что старшекурсники Военно-морского училища всегда могли рассчитывать на принадлежащие клубу малые суда – сугубо в целях повышения мореходной квалификации.
В море все пятеро кадетов вышли сразу после полудня – благо, в этот день занятия закончились рано. Несмотря на совсем не ранний час, утверждать, что погода их начинанию благоприятствовала, означало бы покривить душой. Еще утром с моря на город и его окрестности наполз туман, и, хотя к двенадцати дня он изрядно рассеялся, над морем по-прежнему стояла дымка, затрудняющая обзор: уже в сотне метров опознать хоть что-то было невозможно. Карл даже подумал, что на море штиль и плавание отменяется, однако же ничуть не бывало. Ветерок, пусть и не сильный, дул, и даже свинцово-серые воды бухты вздымались в небольшом волнении. Почему ветром не уносило туман, для Геббельса так и осталось тайной.
— Прям погодная аномалия, — пробурчал он себе под нос.
Первые полчаса все было нормально, если не считать, конечно, того обстоятельства, что с парусом, как выяснилось, Карл не то что управляться не умел – он его, похоже, никогда и не видал. Обстоятельство это вызвало несколько насмешливых, но не обидных комментариев со стороны сокурсников, после чего его дружно начали обучать хождению под парусом, да и вообще, как что тут называется, показывать. Еще через полчаса Карл из разряда «балласт» перешел в категорию «балласт, который хоть что-то уже понял» и даже несколько приободрился, однако тут слабенький бриз окончательно стих, а волнение наоборот, усилилось. Не до уровня шторма, конечно, но вот на некрупную зыбь тянуло вполне. Старенький ботик начал покряхтывать, волны иной раз перехлестывали через низкий борт «богоспасаемого корыта», и Пининг принял решение возвращаться. Ничего страшного, в принципе, не происходило. Ну, подумаешь, ветра нет – есть весла. Ну, подумаешь, намочило ледяной водичкой – на веслах и согреемся. А то, что берег не виден – так направление-то известно. Мичман поудобнее устроился у румпеля, как вдруг раздался встревоженный голос Вермаута:
— Дольф, у нас проблема. Серьезная проблема, дружище!
Проблема действительно оказалась несколько большей, чем можно было бы ожидать, и называлась она «течь». Причем нехилая такая течь – из днища ботика бил настоящий фонтанчик, стремительно наполняя суденышко соленой влагой.
— Арндт, Райс, давайте-ка на весла! — скомандовал Пининг. — Вермаут, Геббельс, что стоим? Хватаем ведра и вычерпываем воду. Карл, я сказал вычерпываем, а не затыкаем щель курткой! Или ты снова в ледяной водичке побарахтаться решил? Думаешь амнезия пройдет? Всё, навались!
Последующие события ассоциировались у Карла исключительно с мельканием ведра, закоченевшими ладонями и ногами – несмотря на все их с Отто усилия, вода поднялась почти до середины икр, и заполненный забортной водичкой бот еле-еле двигался, готовясь вот-вот отправиться на дно.
Сколь долго это все продолжалось, Карл впоследствии сказать не смог бы даже под угрозой расстрела. Скрипели уключины, стонали борта, а сидящий у румпеля Пининг мерным, лишенным эмоций голосом, задавал ритм гребцам. То, что лицо у него при этом было белым, словно мел, Геббельс не видел.
А Адольфу-Корнелиусу было страшно. Страшно до колик, до мороза в кончиках пальцев, страшно неимоверно, всепоглощающе, так, как никогда в жизни страшно не было. Нет, боялся он не только и не столько за себя. Даже не так. Правильнее было бы сказать, что боялся он не смерти – своей или товарищей. Этого, конечно, тоже, но даже в минуту смертельной опасности он, как это и свойственно юности, всерьез о летальном исходе не задумывался. Потонет лодка, доберемся своим ходом, мол…
Страшило его другое – опозориться. Первый раз в жизни выйти в море в качестве капитана, пускай и такого утлого суденышка – и не справиться. Вот это было бы совсем погано. Ему даже рисовалась встреча с Богом после того, как они, все пятеро, дружно уйдут на дно.
Представлялся ему Бог, отчего-то, благообразным старцем в мундире гросс-адмирала, на троне и с трезубцем в руке. И он, маленький, промокший и промерзший перед Ним.
«Ну что, — интонации в речи воображаемого Господа были язвительными и напоминали интонации Мёдора, когда тот зубоскалил, отправляя кадетов в особо неприятный наряд, только выговор у Бога был отчего-то не баварский, как у обербоцмана, а силезийский, как у Рёдера, — осрамился в первом же самостоятельном плавании, голубчик? Кап-пита-а-а-ан… Первый после Меня, понимаешь… Вышел, не в море даже, а в лужу, где не кораблям, а лягушкам только плавать, и сразу же на дно? Хвалю! Герой! Гордость и надежда немецкого флота! Подводного, в прямом смысле этого слова, хе-хе. Я для чего сына своего вам на смерть посылал? Для того, чтобы он, смертью смерть поправ, воскрес на третий день и стал вам Спасителем, или чтоб всякие неучи несамостоятельные и сами тонули, и первокурсников-неумех топили, да еще и казенное имущество гробили? Уйди с глаз моих долой. Девять кругов Ада вне очереди. А стоимость бота будешь выплачивать из жалования, кадет».
На этой «оптимистической» ноте Бог почему-то исчез, зато в тумане показались очертания берега с небольшим опрятным домиком недалеко от пляжа, а порядком нахлебавшееся воды «богоспасаемое корыто» заскребло килем по днищу.
— Земля! — радостно рявкнул Пининг и истово перекрестился. — Всем покинуть судно!
И едва не подал пример, лишь в последний момент вспомнив, что капитан покидает борт тонущего корабля последним.
Выбираться из бурного моря, это, однако, не фунт изюму. То волна в спину ударит, сбивая с ног, то, откатываясь от берега, назад потащит, а если это еще помножить на усталость и температуру воды немногим выше нуля по Цельсию, то удовольствие выходит гораздо ниже среднего. Собственно, у пятерки морских кадетов имелись все шансы окочуриться в паре десятков шагов от спасения, однако либо Бог сегодня был в хорошем настроении, либо Дьявол дремал, а этого в высшей степени неприятного события не произошло.