И тут же заплакал. Согнулся в реве.
– Вы-ы-ы-ы… Не имеете права… Я немец…
Карл плохо знал историю. Кому сейчас нужна история?! Нужны маркетинг, экономика, математика, химия, физика… А история? Но он хоть как-то слушал преподавателей в школе, и из лекций по эпохе нацизма вынес твердую уверенность – чистокровного немца в 1938-м году просто так расстрелять было нельзя. Блажен, кто верует…
– Никто не собирается вас расстреливать, юноша, – раздался голос от двери. Голос… Профессорский, иначе не назвать. – Вы теперь достояние Рейха. Будь у нас Святой Грааль, вы б сравнялись по ценности с ним.
Представитель Абвера покосился в сторону бесшумно открывшейся двери, а затем на коллегу из СД. Фон Рок пожал плечами.
Сев напротив рыдающего парня, незнакомец грустно улыбнулся, выложил на стол портсигар и спросил:
– Курите?
– Не-ет, это вредно… – юный Геббельс нашел в себе силы ответить. – Повесите, да? Лучше…
Парень захлебнулся слезами.
– Лучше расстреляйте, это не так страшно.
– Да почему мы вас должны вешать? – развеселился гость. – Вы же еще ничего такого не сделали.
Ответа он и не ждал, поэтому продолжил:
– Кстати, меня зовут Карл Мария Вилигут, бригаденфюрер. Тезки, можно сказать, геноссе. Господа, что ж вы запугали молодого человека до такого состояния? Он нас неизвестно за кого принимает. За чудовищ каких-то просто.
Юноша склонился к прикованным рукам, вытер слезы и смог наконец разглядеть вошедшего, который как раз сейчас пытался поудобнее пристроиться на стуле. Это оказался уже далеко не молодой мужчина, с редкими волосами, зачесанными назад и обильно сдобренными сединой. Щеточка усов под мясистым носом-картофелиной тоже была, что называется, «соль с перцем». Впрочем, несмотря на явную старость и некоторую полноту, в нем чувствовалась стать и выправка боевого офицера, кем собственно он и был.
– Известно, за кого вас все принимают, – Карл шмыгнул носом. – За военных преступников.
Все три офицера ошарашено уставились на него.
– Извольте объясниться, knaube, [6]– процедил Борг. – Такие слова могут вам дорого стоить.
– Куда уж дороже? – мальчишка снова наклонился и вытер глаза. – Двадцать миллионов одних только немцев в землю закопали. И остальных примерно вдвое больше.
– Двадцать мил… – у Вилигута пресеклось дыхание. – Это с кем же мы так воевали?
– Со всеми, – буркнул Карл. – Кроме итальянцев и японцев.
– Что, и с русскими тоже? – изумился фон Рок. – У нас же с ними общих границ нет.
– Это пока нет. А первого сентября следующего года мы нападем на Польшу…
Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, 8
– Черт возьми, чему наши потомки учат детей в школах? – Гейдрих в раздражении бросил на стол несколько машинописных листов. – Скажите, фон Рок, если бы ваш сын обладал такими же знаниями о прошлой войне, что бы за оценки у него были?
– При всем моем уважении, группенфюрер, Мартин учиться в военном учебном заведении, у них есть соответствующая дисциплина. А этот мальчик… – штурмгауптфюрер пожал плечами. – Удивительно то, что он знает настолько много о проигранной войне. Таково свойство человека – гордится победами и стараться забыть о поражениях. Государство же состоит из людей. Многие ли сейчас помнят в Рейхе про… Ну, скажем, про Гроссегерсдорф?
Шеф СД хмыкнул.
– Это было все же поболе лет назад, штурмгауптфюрер. Впрочем, вероятно, вы правы. Да и много ли можно узнать за полуторачасовой допрос? Ну, а каковы ваши личные впечатления об объекте, фон Рок?
– Скорее положительные. Он довольно умен, физически хорошо развит, честен. Смел.
– Даже так? Смел? Поясните, с чего вы это взяли? – потребовал Гейдрих.
– Назвать военными преступниками людей, которые вправе поставить его к стенке без всякого суда – он это, заметьте, отлично осознавал – или глупость, или смелость. Глупым он не кажется.
– Хорошо, – группенфюрер кивнул. – Что-то еще?
– Пожалуй, да. Этот Карл, как бы поточнее выразиться, слишком иной. Те ценности, те моральные устои, на которых он воспитывался, непомерно чужды не только Рейху, но и Англии, Франции, США и СССР вместе взятым, – фон Рок вздохнул. – Тяжело ему будет, когда придет время стать обычным гражданином Рейха.
– Ба, вы становитесь сентиментальным, штурмгауптфюрер? – Гейдрих усмехнулся. – Пускай об этом голова болит у «Аненербе». Недели не пройдет, как они наложат на него свои лапы.
Берлин, улица Тирпиц-Уфер, 72-76
– Значит решил, что шествие факельщиков – это парад педерастов? – Франц Вильгельм Канарис хохотнул. – Непременно надо сообщить Гиммлеру, за кого в будущем приняли бы бравых эсэсовцев, хотя рейхсфюрер, боюсь, не оценит.
Ансельм Борг ухмыльнулся, представив лицо руководителя СС после получения такой новости.
– Ну-с, что еще удалось выяснить? – шеф Абвера продолжил быстро просматривать протокол допроса Карла Геббельса. – Прямо какой-то набор из незнания и склероза, честное слово. Так, в следующем году мы разделим Польшу с Советами, а перед этим окончательно оккупируем Чехословакию? Ну, для меня это не новость… Хм, страны Бенилюкса это понятно, не пробивать же линию Мажино лбом, а в Норвегии и Дании мы что забыли? Франция… За месяц или чуть больше? Резво, резво… О! «С англичанами мы воевали на море и в воздухе, и еще – в северной Африке, но победить не смогли. А 22 июня 1941-го года, рано утром, Германия напала на Советский Союз. Зимой этого же года наши войска вышли к Москве, но взять ее не смогли. Потом, кажется в 1942-м, была катастрофа под Сталинградом, и 8 мая 1945-го Берлин был взят, а Германия капитулировала. Англичане и американцы, высадившиеся в Нормандии в 1944-м, кажется, месяц не помню, оккупировали западную, а русские – восточную Германию». Чертовски подробно!
– Ну, господин адмирал, мальчик ведь и не планировал стать историком, – пожал плечами фрегаттенкапитан Борг.
– Да, я видел, – Канарис невесело усмехнулся. – Единственное что радует – и в той Германии молодежь совсем не прочь связать свою судьбу с флотом. Пускай и торговым.
Берлин, Унтер ден Линден, 6
На филологическом факультете Университета Фридриха Вильгельма III – одного из старейших университетов Германии, было тихо. Разбежались уже по домам неугомонные студенты, разошлись закончившие рабочий день аспиранты и преподаватели. Погас свет в аудиториях и кабинетах, коридорах и хранилищах, и лишь в одной из лабораторий, где преподаватели от Аненербе работали со старинными текстами, сейчас находился пожилой мужчина, напряженно вглядывающийся в лежащий перед ним черный продолговатый брусок, размером меньше ладони.
«И почему во времена моей юности не было синематографа? Особенно такого? – Вилигут задумчиво наблюдал за тем, что происходило на маленьком экране «рации». Из динамиков прибора раздавались страстные стоны и вскрики: «Да! Ахххх… Это фантастика!»
Действительно ведь, фантастика, – невесело усмехнулся про себя человек, носящий прозвище «Распутин Гитлера». – Тут ночей не спишь, изучаешь старинные манускрипты, рунические тексты расшифровываешь, экспедиции во все концы света посылаешь – только бы в тайны грядущего проникнуть. А оно, грядущее это, берет, и сваливается тебе прямо на голову, в образе молодого и симпатичного парня, эталона нордической расы просто. Немецкий его, правда, довольно своеобразен: поди пойми, что плеер, это патефон, а байк – банальный велосипед. Однако, ничто не стоит на месте, любой язык меняется. А то, что в сторону английского меняется, так в наших руках теперь все это исправить».
Утешив себя подобным образом, Вилигут вновь поглядел на изображение.
«Довели Рейх до непотребства. Вместо солдат парады устраивают гомосексуалисты, молодежь, вместо учебы смотрит такие вот, с позволения, фильмы. Нет, я не ханжа, все это естественно и в человеческой природе, но где тут сюжет? Принято в будущем откровенные сцены так показывать – сколько угодно. Даже полезно где-то. Но ведь составлять из одних только таких сцен целый фильм, это значит его полностью обесценить. Синематограф, это искусство, все же».
6
Knaube – юноша, мальчик (старонем.) Слово устарело, по архаичности соответствует русскому «добрый молодец».