Неважно, прострелил ли я себе голову, свалился ли на пилу на лесопилке, нарвался ли на нож, ввязался ли в драку со спецназовцами или ширнулся немыслимой дозой какой-нибудь жути. Я вновь оказывался целёхонький, здоровёхонький, новёхонький. Таким, каким я и был в 4:48 утра четвертого сентября в самый первый раз, десятки лет назад. Или вчера. Потому что не было разницы между десятками лет назад и вчера. И не было разницы между вчера и завтра.
Кстати, чтобы не путаться, я не называл дни здесь, в петле времени, днями. Я придумал термин «цикл». Вроде как и день, но ненастоящий. А как он может быть настоящим, если он никогда не меняется! Циклы идут своей чередой, дни — нет.
Когда меня закинуло в эту пятницу в первый раз, я, перепуганный, растерянный, паникующий, оказался в больнице, в психушке. Я ведь был стариком, уважаемым ученым, ставящим вот уже тридцать четыре часа подряд необычайно важный хронокластерный эксперимент на нашем сто раз втихую переделанном хронотроне! И вдруг оказался юнцом в старой квартире родителей! Тут кто угодно поедет крышей! В первые несколько циклов я сам искренне считал себя свихнувшимся. Потому что это было единственное объяснение, которое приходило мне в голову.
Потом я взял себя в руки и попытался прожить этот день «как положено». Получилось до ужаса страшно.
От безысходности я много раз кончал с собой. Совершенно бессмысленное действие здесь, во временной петле.
Ну а потом я начал искать хоть какие-то плюсы в том тоскливом, безысходном положении, в котором оказался. Я уговаривал себя, что мне выпал уникальный шанс, что это здорово — вновь каждый день видеть своих родителей, что мир моей молодости гораздо лучше и добрее, что мне, в общем-то, приятно быть в теле себя, юного, здорового, полного энергии. Уговаривал, потому что ничего другого мне не оставалось. А как жить иначе? В мире, где ничего не меняется? Где нет никакого будущего? Где я даже умереть не могу? Уговаривал и, к счастью или несчастью, в какой-то момент уговорил.
Из всех моих, признаться, довольно искусственных придумок, почему это не так уж плохо, когда оказываешься в петле времени, лучше всего срабатывал аргумент про вернувшуюся юность. Я был невыразимо легок, в физическом смысле этого слова легок. Мое тело поражало подвижностью и гибкостью. Мозги работали невероятно быстро. Без всяких фигур речи, на самом деле, небо было синее, трава зеленее, воздух слаще, звуки ярче, еда вкуснее. Я, убежденный гей, вновь испытывал возбуждение при виде девушек. Впрочем, я испытывал возбуждение и при виде парней. Собственно, я постоянно испытывал возбуждение, непримиримое, непобедимое сексуальное возбуждение.
К тому же я смотрел на себя нынешнего глазами опытного, мудрого, всего испробовавшего и всего постигшего гея и не мог прийти в себя от восхищения! Каким же, оказывается, я был красавцем в те годы! Лицо юное, свежее, бодрое, с бархатистой упругой кожей! Большие глаза, такие чистые, такие удивительно глубокие! Белоснежные зубы, слегка обветренные губы и тонкий нос! Даже парочка алеющих прыщей на щеке ничего не портила, а скорее воспринималась как необходимый, гармоничный, продуманный штришок, придававший моей красоте особый шарм!
А тело! Я был длинным, будто вытянутым в высоту, тонким, как проволочка, и стройным, как тростник! Все тело и каждая его часть были совершенны! Без преувеличения! Уж я-то, сменивший несколько десятков партнеров и разбирающийся в мужской красоте не только по зову сердца, но и по близкому знакомству с множеством мужских тел, мог судить об этом с полным знанием дела.
Сколько я себя ни разглядывал, я не мог найти в себе ни одного изъяна. Я был уверен, что никого в целом свете нет красивее меня. Я был наипрекраснейшим созданием вселенной. Серьезно. Нет-нет, я не шучу, совершенно серьезно — я был самым прекрасным юношей в целом мире!
Ну…
Наверное, за единственным исключением…
Был в моей жизни один парень, Никита. Вот тот был совершенством! Во всяком случае, в моих воспоминаниях…
Как ужасно, что в юности мы не видим себя глазами опытной зрелости! Мы не понимаем, как мы красивы. Когда-то я мучился от комплекса неполноценности — все в моей внешности тогда казалось мне неправильным и отталкивающим. А ведь, как выясняется, я был эталоном красоты, прекраснейшим из прекрасных творений природы!
Восемьсот тринадцатый цикл был немного другим…
Когда-то, много десятков лет назад или, если смотреть из петли времени, довольно скоро в будущем, я лишился девственности с парнем, которого звали Ником, Никитой или Никитосом — в зависимости от настроения. Никиту я даже теперь, в своем нынешнем положении, признавал красивее себя…