— Знаю: сколько раз ты мне это читал!
— И я не допускаю ничего противоречащего духу ленинского высказывания. — Подумав, он продолжал: — Есть люди, которым я нужен, как лицо духовной профессии. Пусть их меньшинство, но это люди, со своим умом, со своей душой.
Жена не вдавалась в подобные рассуждения. И ответ ее шел от практической жизни:
— Ты, Боря, хороший муж и отец. Но вот пойдут дети в школу… их будут травить, называть поповичами.
— Пусть!.. Чистая душа не должна оскорбиться этим.
— Но ведь дети!.. В городе это не так бросалось в глаза, а тут все на виду. Неудобно как-то.
— В жизни много всяких неудобств. Надо быть выше всяких пересудов. Я не ради денег избрал свою профессию. Не беру ничего сверх положенного.
Встав с кресла, он потянулся, присел, выкинув руки, сделал подскок с гимнастической легкостью, подошел к жене, потрепал по плечу.
— Хотел бы я медицинское образование получить. Лечил бы людей и духовно и телесно. А?..
— Наивный!.. Сущий ребенок!
— Разве невозможно?
— Несовместимо.
— А помнишь, читали в газете. Один хирург в Москве… замечательные операции делает и в бога верит и богословские сочинения пишет.
— Это просто казус.
— Нет, нет, Фанечка!.. Ты на все смотришь слишком просто. Человек с его нравственностью, со всем духовным миром сложен и непознаваем до конца. Ох, как сложен!..
Не встретив возражений и видя, что жена занята своим, он помешал кочергой угли в печке, взял с полки новый, недавно купленный роман современного писателя и, усевшись в кресло поудобнее, стал читать.
32
Никогда еще не было такого оживления в Усовке, как в эту зиму. Из всех бригад свезли к мастерской машины; все было осмотрено, и всему отведено свое место: что основательно починить, что почистить и наладить, что пустить в металлолом. Не были забыты на этот раз и телеги, вилы, грабли, считавшиеся было уже отжившими свой век.
Правление расплатилось с колхозниками за прошлый год и выдало аванс раньше обещанного срока. Старикам и семьям погибших на войне помощь оказали.
— Вот это другой коленкор! — шумел Прошка. — Пиши меня, Николай Семеныч, трактористом на уборку.
Венков развел руками.
— А сможете?
— Управлюсь. До войны и автомашину и трактор водил. — Прошка лихо сдвинул шапку на затылок, подтянулся, и Венков впервые увидел на лице его выражение достоинства. — Захотелось в поле, душа загорелась.
— Ну что ж. На время уборки на стройке оставим одних стариков.
— Я на автомашине хочу, — морща веснушчатое лицо, заявил Славка.
— А почему раньше не учился? — спросил Венков.
— Так ведь один грузовик был, да и тот на приколе. А когда стали давать выбракованные из воинской части, так нашлись умелые водители.
Пришел к председателю Аверьян.
— Как, дед, житье-то?
— Да ить ничего. Последние три зуба потерял.
— Как? — не понял Венков.
— Выдрала дохтурша, говорит, мешать будут новым.
Старик шамкал с присвистом, жевал слова, и можно было лишь по движению губ догадываться, о чем он говорит.
— Ну, она, доктор-то, знает. А мерку сняли?
— Чего?
— Гипсу в рот набивали?
— Фасон сняли. — Аверьян раскрыл беззубый рот, ткнул пальцем.
— И верх и низ.
— Плохо: жевать-то нечем.
— Куды там! Жевать нечем, да и девки целоваться не хотят с беззубым-то.
— Ну, ничего, сделают вам зубы, тогда…
— Дожить бы, а то так и умрешь, не целовамши.
Посмеялись, пошутили, повели серьезный разговор.
— Шумок идет по селу, шумок, — прошамкал старик, заглатывая в беззубый рот желто-зеленые усы.
— О чем же?
— Слышь, строиться станем.
— В этом году не так много, а в будущем развернемся.
— А богадельня как? Для стариков-те дом сулил?
— А-а! Так, кроме вас, никто не согласен в общежитие вселяться.
— Вона что…
— У вас домик-то еще ничего… терпимо.
— Ничего, да скукота берет.
— Займите себя чем-нибудь. Ну чего вы могли бы делать?
— Я, Семеныч, шорничать могу. Работа эта мне по силе. На дому сделаю. Работать, как пить-есть, хочется.
Аверьян смотрел на него светлыми глазами, в уголках которых дрожали постоянные старческие слезинки.