— Хорошо! — одним вздохом произнес Алексей, возвращая последний лист. — Прекрасно!..
— Ну, это вы хватили! Ученическое, слабое.
— А мне нравится.
Потом Алексей сидел с хозяевами над пирогом с капустой и грибами.
— Вы тоже занимаетесь живописью? — спросила хозяйка.
— Нет, я просто люблю живопись. Вот уговариваю Ивана Герасимовича руководить кружком в клубе.
— Я уже сказал: нет времени. А кроме того, я не имею права. Лекции на темы природоведения читаю, это моя специальность, а рисованию учить… Что вы!.. Нет, нет! — Учитель протестующе замахал руками.
— Не преподавать по школьной программе, а руководить кружком любителей.
— Нет!
— А почему бы не устроить выставку ваших работ? А? Вы просто не имеете права прятать художественные произведения.
— Об этом я не думал. — Учитель потер крутое надбровье, напряженно глядя мимо Алексея.
— Здорово получится, право!.. — воскликнул Алексей. — Поможем вам развесить, вы только отберите.
— Не знаю… Не думал об этом. Да и какой я художник!
— По-моему, вы настоящий художник.
— Любитель.
— Пусть будет по-вашему, Иван Герасимович. Любитель так любитель. Но вашу выставку посмотрят с удовольствием.
В понедельник после работы Алексей пошел к секретарю парторганизации.
Сергея Васильевича Перепелкина он нашел в правлении; тот сидел за своим столом, считал на арифмометре и записывал цифры на большом листе бумаги. Не глядя на Алексея, он жестом пригласил его садиться и лишь через несколько минут, когда кончил писать, бросил карандаш на записи, спросил:
— Тебе чего?
Алексей рассказал о выставке акварелей и рисунков учителя Шахова.
— Видишь? — Верхняя губа Перепелкина выпятилась, кожа на носу собралась в гармошку. — Считаю, во что каждое яичко колхозу обходится, каждая соломинка и сколько рублей может дать каждый метр земли. Дело? А? — Сергей Васильевич согнул свое худое тело так, что голова его с большими залысинами придвинулась через стол чуть ли не вплотную к лицу Алексея.
«Ну и длинный!» — подумал Алексей, всегда удивлявшийся высокому росту и худобе агронома.
— Большое дело! — отвечал самому себе Перепелкин. — Тут, брат, считать да считать. Дыхнуть некогда, а ты с какими-то акварелями. Есть совет клуба — решайте сами.
— Неудобно без ведома секретаря партийной организации. Я к вам не как к агроному.
На Алексея поднялись добрые глаза.
— Секретарь парторганизации, агроном… Должности разные, но я-то один, разделиться я не могу, перегородку внутри себя не поставлю… Сейчас подготовка к севу, к уборке, и дыхнуть некогда.
— Значит, не разрешаете выставку?
— Я этого не говорил. Пойми ты!.. План клубной работы утвержден на партийном бюро. Единолично я изменить ничего не могу.
— Да в плане есть ненужное, для птички.
— Ну, ты это брось!
— А разве неправда? Зачем, например, лекция врача «Влияние космоса на здоровье человека»?
— Знаешь, дань времени: от этого никуда не денешься — надо.
— Это очень узкая тема, для специалистов.
— Нет, нет! Без этого нельзя. Идут полеты в космос, а мы не отразим это в культурной работе.
— Но ведь выставка в конце концов не помешает лекции. Картины развесим на стенах, а при возможности учитель прочитает лекцию о живописи, о том, как много вокруг нас прекрасного и как надо учиться видеть его.
Перепелкин задумался, затем сказал:
— Картины надо посмотреть. Ты думаешь как? Повесил — и все? В городе специалисты, художественный совет проверяют, всякие учреждения. А у нас кто? Опять же я? Мне и отвечать.
— Сергей Васильевич! Да неужели вы не отличите черное от белого! — с искренним удивлением, в котором сквозило явное осуждение, страстно произнес Алексей. — Мы с учителем сами отберем работы, развесим, а потом покажем вам.
— Не знаю, не до этого сейчас.
Почувствовав, что Перепелкин становится немного сговорчивее, Алексей решил воспользоваться этим и сыграть на самой главной струне.
— Сергей Васильевич! Сейчас другое время, чем было в недавнюю пору. Сейчас во всем людям больше доверия оказывается. Доверьте мне, а потом — ваше право контроля.
— Подумать надо. Не вовремя ты ко мне с этим.
— Всегда будет не вовремя. В колхозе всегда хозяйственные дела, ни междупарья, ни зимнего роздыха нет.