Потом говорили бригадир, тракторист, сеяльщица, после чего Перепелкин объявил митинг оконченным.
— А теперь, товарищи, погуляем, повеселимся, отдохнем.
Открылись лавки, пошла бойкая торговля сушками, печеньем, пряниками, конфетами, сахаром, колбасой. Примеривались платья, кофты, отрезались куски материи.
Прошке жена примеряла костюм. Надев на него пиджак, Нюрка обдергивала полы, расправляла помятые борта.
— Пиджак сидит хорошо, надо еще брюки примерить. Пойдем в кусты.
— Ты что, Нюрк? При народе меня в кусты зовешь и велишь штаны снимать. Дома времени не было.
Кругом хохочут.
Нюрка закрывает лицо ладонями, трясется от смеха.
— Надо же примерить, — уговаривает она мужа.
— Если велики будут, сама подгонишь, а малы не будут: мой рост… А ты кофту-то себе выбрала? Тогда плати и отнеси домой. Я тут буду, найдешь.
У пивных бочек очередь. Ворчат на продавщицу:
— Что же ты, милая, думала, когда поехала: три кружки только и взяла-то.
— Побили все кружки-то в столовой. Райцентр — народу пропасть, за каждым не уследишь.
Пока из трех кружок пьют, очередь стоит. Но вот находятся ловкачи, раздобывшие где-то банки из-под консервов, получают пиво без очереди.
— Где взяли?
— Ха! Головой надо работать. Вон консервы купили, вытряхнули на фанерку — закуска, банку вымыли в родничке — порядок.
Вмиг распроданы в продуктовой лавке консервы. Появились бидоны, ведра, наполнялись пивом. У многих в руках бутылки с водкой, с перцовкой, с плодоягодным вином.
Понемногу то в одном месте, то в другом на лужайке, в тени образовались кружки. На разостланных газетах, на скатерках — бутылки, бидоны, банки, стаканы в окружении отварной курятины, пирогов, ватрушек, колбасы, сушек.
Засуетился милиционер, обходит все компании и вежливо произносит:
— Я вас прошу: пожалуйста, без происшествий.
— А-а!.. Страж!.. Давай с нами, выпей!
— Не могу, товарищи, не могу: я при служебных обязанностях.
Самая большая компания собралась вокруг Прошки, рассказывавшего историю про то, как будто бы церковное начальство объявило выговор отцу Борису за «Иордань».
— Переусердствовал батя, перехватил, — подытожил инвалид.
— Но он не унывает.
— Отец Борис купил мотоцикл.
— Да нет, не мотоцикл, а мотороллер. Сидишь, как на стуле, а на мотоцикле раскорякой.
— Вчера уж ездил. Попадья сзади.
— Заграницей на мотороллерах монашки ездят. Говорят, для них и придумали эту коляску, — авторитетным тоном сказал Прошка. — Скоро и из наших кто-нибудь купит. Смотри, как деньга стала у людей плодиться.
— По нашим дорогам не пойдет эта штука, нам мотоцикл нужен.
Но этот разговор был смят после второго «захода», когда выпили по «сотке» водки и «загладили» пивом. Тут начали хвалиться друг перед дружкой своей работой.
— Мы работы не боимся, — хорохорился Лавруха. — Дай нам только простор, не стой над душой. Не мешала нам, так вон какой дом для робятишек сотворили. Фотограф приезжал, слышь, в газете будет.
— Скоро каменные дома пойдут, наготовим кирпича-то, — негромко вставил свое слово Аверьян, широко разевая рот, чтобы люди увидели белые искусственные зубы.
— Что из этого кирпича построишь! — накинулся на старика Лавруха. — Одного размеру, одного фасону кирпич-то. Помню, бывалыча, кирпич был двойной, трехчетвертной, половинный, четвертной, угловой, с прямым углом, закругленный, с тупым углом, с острым. Можно было фигурную кладку делать. А сейчас? В городе я видел. Надо каменщику полкирпича положить, так он берет целый и тюкает киркой, обрубает. Полкирпича в дело, полкирпича — в мусор.
Прошка только вознамерился поддержать слова Лаврухи примерами, но воротилась Нюрка, и женщины обрадовались, загалдели:
— Ну вот, пришла, певунья. А то заговорили нас тут мужики-то, скуки нагнали. На, выпей.
Нюрка выпила «штрафную», тут же следом выпила вместе со всеми вторую чарку, закусила и, утерев губы платочком с кружевами, запела:
Женские голоса дружно подхватили:
На поляне молодежь танцевала под радиомузыку модные танцы. Иногда кто-нибудь из пожилых врывался в круг и требовал: «Даешь русскую!.. Даешь «Барыню»!.. Но его никто не слушал, и он начинал топтаться, подражая молодежи, внося беспорядок и вызывая смех.