Наработавшись до хруста в суставах, Ника тихо побрела непослушными ногами по окрайке леса. В лощинке, у родника в тени березки, опустилась на колени, припала сухим ртом к живой искрящейся воде. Ломило от холода зубы, по телу разливалось расслабляющее утомление. Отдохнув, пила еще, а потом шла дальше, чувствуя на губах пахнущую березовым листом свежесть.
На равнине меж холмов игрушечными коробками рассыпались дома Усовки. В центре взметнулась колокольня с зеленым куполом. По соседству белеет клуб с тонкой паутиной телевизионной антенны на крыше. Лениво полощется красный флаг над сельсоветом. А дальше, за деревней, стоят колонны, соединенные треугольными стропилами: это строится коровник. Еще дальше, на покатом поле фруктовый сад, а кругом зеленое море хлебов, прочеркнутое кое-где морщинами балок, поросших мелколесьем… По самому краю Усовки желтеет полоска берега, за ним водная равнина, и белым пятном на ней — теплоход, кажущийся издали неподвижным на знойном плесе реки.
Дома до темноты Ника была одна. Утром ждали возвращения отца из дома отдыха, но он что-то не приехал. Мать на работе всегда задерживалась. Ника сготовила яичницу с зеленым луком, поела, запивая молоком, и в хорошем настроении села за учебники и увлеченно читала до прихода матери.
— Глаза-то портишь, — с неудовольствием сказала Евдокия.
— Хорошо больно позанималась, давно так не получалось.
— Свеклу-то полола? Как она?
— Хорошо растет.
— Может, насобираем кормов-то, — озабоченно стала размышлять вслух Евдокия. — Без кормов скотину не продержишь, а без скотины не прожить, нет, не прожить. — Она пустилась в длинные рассуждения о зиме: — Зима прибирухой не зря называется, как есть все приберет.
Эти не раз слышанные премудрости матери сегодня не раздражали, а, напротив, казались важными, и Ника охотно поддерживала разговор о хозяйственных хлопотах.
— На сенокос-то поедешь, не раздумала? — спросила Евдокия.
— А как же! Люблю я сенокос: веселая работа.
— И тяжелая, — добавила мать. — Сегодня корову выбрали, которой ноги ломать.
— Варварство! Зарезали бы сразу, а то сначала увечат.
Резать колхозный скот было запрещено, а в сенокос требовалось усиленное мясное питание, тогда выбирали старую совсем неудойную корову, велели пастуху гнать ее в овраг, чтобы она упала и сломала ноги; составлялся акт о несчастном случае, животное прирезали, и колхозники получали мясной приварок. Так велось уже не один год.
— Сразу резать нельзя, — возразила Евдокия, — а ногу сломала, значит, есть свидетели, составят акт, прирежут животину, и с председателя взыску нет. Народ умен, ловок, захочет, так любые запреты обойдет. Ну, без того нельзя: прежде кажный крестьянин на сенокос барана резал, работа очень тяжелая… Не знаю, как Венков. Может, сактирует лез ломанья ног… Сейчас ведь много чего по-иному идет.
Проснувшись рано утром, Ника увидела на потолке дрожащую полоску света, пробившуюся в щель ставни, всем телом ощутила начинающийся день и не могла уже лежать. Вскочила с постели, вышла на крыльцо. Рассвет только начинался. За Волгой, над далеким степным простором, над сиреневой полосой светилось небо, струясь мягкими прозрачными красками. Из-за сиреневой полосы медленно плыла малиновая заря.
Петухи кричали по селу, мычали коровы, женщины звякали ведрами на колодце. Воробьи чирикали без умолку, сыплясь градом с куста на куст. А голуби еще дремали под застрехами, склонив головы набок.
Открыла Ника ставни, впустила утренний свет в дом. А небо все ширилось и поднималось, литой из чистого золота край солнца показался над горизонтом теперь уже не сиреневым, а розовым. Желтые лучи пушистыми нитями протянулись над землей, цепляясь за каждую былинку, за каждый росток.
Безотчетно радостная побежала Ника на колодец. В калитке встретился отец.
— Пап!.. С приездом!
— Здравствуй, — отец притянул ее к себе.
— А ты, пап, посвежел, помолодел.
— Еще бы! Две недели ничего не делал.
— Сено косить едем. День-то какой!
— Прямо по заказу.
Отец поднял лицо к солнцу, и усы его сделались совсем красными, словно вспыхнули живым пламенем. И от этого Нике стало весело, как бывало в детстве, когда отец брал ее на руки и целовал, щекоча усами.
41
Посередине Волги, примерно в двух километрах от Усовки, образовался после постройки плотины остров, отделенный от поймы, называемой в этих местах займищем. Вода затопила займище и разлилась по степному низкому побережью на добрый десяток километров, оставив кое-где острова и островки.