— А я за оба конца ухвачусь, а серединой лупить стану, — Лавруха задрожал от мелкого смеха.
— За середину тоже можно ухватиться, — не унималась Ника, желая, чтобы последнее слово осталось за ней. — Это уж кто как сумеет.
— Да ты сумеешь. Бой-девка!.. Не дай бог, кто тебя в жены выберет.
— Я сама себе мужа выберу, когда захочу.
Все засмеялись, а Ника продолжала уже без смеха, серьезно, веря в то, что говорила:
— Прямо скажу: люблю тебя и хочу быть твоей женой. Вот и все!
— А как откажет? — в тон ей серьезно спросил Лавруха.
— Откажет так откажет, как-нибудь перестрадаю.
— Самолюбия женского у тебя нет, — сказал Славка осуждающе, точно палкой швырнул в нее. — Девушки никогда не признаются в любви первыми и не предлагают себя в жены.
— Мало ли что! — ответила Ника, вскинув голову и вызывающе глядя в Славкино лицо, огрубленное в свете костра резкими тенями. — С других пример не беру, поступаю по-своему.
— Это мы знаем, — с плохо скрытой усмешкой согласился парень.
— Не торопись осуждать! — вмешался Лавруха, прикуривая трубку от горящего прутика и громко чмокая. — Если разобраться, так оно всегда так бывает… Мужик думает, выбрал жену. А на самом деле баба его выбрала. Это уже непременно так всегда.
— Ну да! — возразил Славка. — Сватов присылают не к жениху, а к невесте, предложение делает мужчина…
Лавруха отмахнулся от Славки, как от комара.
— Все это так. А если вникнуть… вникнуть в корень-то… Сватает жених, а решает невеста — выходить либо отказать. Предложение делает мужчина, а девушка соглашается либо нет. И выходит — она и выбирает, только вроде незаметно… как это говорится… Ну, слово такое есть.
— Пассивно, — подсказал Алексей.
— Вот, вот… Парень, значит, напористо, а девка молчком, потому так это к ней с прабабушкиной кровью перешло, с молоком матери.
Никто не спорил с Лаврухой, и он с удовлетворением заключил:
— Было время, силой замуж выдавали, без спросу невесты, тогда другое дело. Так и сыновей без спросу-желания женили. А теперь все по-другому.
Поговорили еще о разном, пошутили, посмеялись, стали готовиться к ночи. Каждый тащил охапку увянувшей травы, стелил себе зеленую постель. Едва село солнце, как все полегли, кому где было любо. Усталость валила с ног и лошадей. Животные тоже легли, понуро опустив головы. Только одна Лиза возилась еще, убирая со стола посуду при свете костра.
Ночь на острове полна звуков. Надсадно квакают, задыхаются и стонут от страсти лягушки, время от времени противно ухает болотная выпь, тоскливо плачет чибис. Эти звуки вплетаются в ночную тишину, не тревожа ее, а усиливая. Иногда наступает такая минута, что не слышится никакого даже шороха, и тогда тишина делается вязкой, гнетущей и давит на сердце, а воображение торопит пугающую мысль об исчезновении на земле всего живого… Но вот вскрикнула ночная птица, загоготал и умолк гусь, всплеснула в озере рыба, и тишина стала живой.
— Тебе не бывает тоскливо ночью? — спросила Лиза Алексея.
— Бывает. В такую вот пору, когда ни один лист на деревьях не шелохнется. Как-то мертвенно все. Я люблю, когда ночью ветер по лесу шумит.
— И я тоже.
Они стояли у левого рукава реки. Над далеким узким берегом выплывала из туманной полоски луна. Вишневая, как раскаленный в горне стальной круг, она не излучала света и вызывала тревожное чувство.
— Когда я вижу такую луну, мне представляется древняя степь и ночной танец половчанок, — тихо сказал Алексей. — Это я видел в опере «Князь Игорь». И поют половчанки так, что за сердце берет.
Умолкнув, Алексей смотрел на луну и слышал рядом ровное и глубокое дыхание Лизы.
— Ну, что же ты! Рассказывай!
— О чем?
— О половчанках, о плясках при луне, о любви.
Алексей молчит, соображая, как ответить девушке. Ночь гуще кладет на землю холодные тени деревьев. Со стороны стана доносится неуверенное ржание лошади.
— Комары! — по-ребячьи плаксиво тянет Лиза, обмахивая ветловой веткой ноги.
— Пойдем? — предлагает Алексей.
— Постоим еще…
И они стоят, отгоняя комаров, смотрят на реку, подернутую неподвижной мглистой пленкой.
— Роса садится, — говорит Лиза, проводя ладонью по волосам.
— Озябла?
— Немного.
Он распахивает ватник и притягивает под него Лизу. Она льнет к нему, погружается в тепло, пахнущее крашеной бязью, табаком и бензином. Алексей пытается поцеловать ее.
— Не надо, Алеша!
Вырвавшись, она вздрагивает от холода. Лыжная куртка повлажнела от росы, чулки знобят ноги. А мысли бегут торопливо. Об Алексее. Помнится, как обжег первый и непривычный поцелуй. Первое время после того она с волнением и без стыдливости ждала, что поцелуи повторятся, и по телу ее пробегали горячие волны, и сердце размякало. А сейчас попытка Алексея смутила ее, ей стало стыдно и хотелось это чувство стыда оградить и сберечь.