— Ну, иди, больше не буду, — зовет Алексей, и она доверчиво тычется в распахнутый ватник, чувствуя сильную мужскую руку на своем плече. — Ты обо мне не думай ничего такого… Я не обижу тебя.
Тем временем луна поднялась уже высоко, стала маленькой и бледной. Река, деревья, прибрежный песок — все облито холодным светом, как будто присыпало тонким слоем молочно-голубоватого инея. Вода зарябилась, свежо дохнул ветерок, накатил на песок волну, с шумом пробежал по кустам и деревьям. Угомонились лягушки, не слышно голосов птиц, меньше стало комаров.
— Пора спать. — Лиза заглянула Алексею в глаза, в ясную глубину их и почуяла, что он думает о ней. — Что задумался?
В вопросе Алексей почувствовал радость девушки, приподнял за подбородок белое в лунном свете лицо ее и потянулся к полураскрытым в улыбке губам. Она порывисто припала к нему, обняла за шею. Недавний стыд ее пропал, она целовалась жадно, удивленно вздыхая между поцелуями.
— Ой, да что же это со мной!..
В обнимку брели они по лугам, оставляя путаный след в росистой траве.
Так, обнявшись, и добрались они до стана и только тут молча разошлись: Алексей залез в шалаш, где храпел Славка, а Лиза нырнула под марлевый полог к женщинам.
На четвертый день стали убирать сено с первого луга и свозить к самой реке, где его нагружали на паром — два дощаника, соединенных тесовым настилом. Женщины и девушки шли рядами, сгребая сено в копны, а мужчины поддевали копны деревянными вилами, клали на телеги. Весь день шумел людской говор, скрипели колеса, постукивал мотор буксирного катера и время от времени отчаливала от острова нежно-зеленая гора сена, плыла, скрыв под собой дощаники, таяла в знойной мгле реки.
— Ну и сено! — восхищались колхозники. — Пырейное, пойменное… Возить да не перевозить.
Алексей подхватывал вилами пласт сена и, опирая гладкую ручку о колено, приподымал повыше, потом распрямлялся и быстрым взмахом клал на телегу, а там веселый мужик Грачев подправлял сено граблями, чтобы пласты прижимали, держали друг друга, как кирпичи в стене. Сенные крошки осыпали Алексея, кололи кожу, прилипали к потному лицу. Под распоясанную и распущенную рубаху пробирались струйки воздуха, но почти не освежали разгоряченного тела.
— Иде ты научился управляться с вилами? — спрашивает Грачев, похвально глядя на Алексея из-под нависших бровей.
— Чутьем беру. Я — крестьянский внук, значит, кровь во мне крестьянская… наследственность-то сказывается.
— Ишь ты! Ловок на руку и на язык… Давай сюды ложи!
Еще несколько мужчин, щеголяя друг перед другом ухваткой и силой, поднимали сено на вилах, как знамя, клали на воз и торопливо шли за новой копной. Эта тяжелая работа в жару была тяжелой вдвойне, но выполняли ее весело, не выказывая усталости.
— Давай притуг! — крикнул Грачев, когда воз был уложен.
Алексей схватил завяленный ветловый дрюк, подал мужику, тот укрепил один конец в веревочной петле передка телеги, лег на него, придавливая сено.
— Крепи!
Зацепив за дрюк веревкой, Алексей повис на ней. К нему подошел Славка, и вдвоем они натянули веревку туго, как только могли. Славка стукнул по веревке рукой.
— Звенит, как струна.
Воз закачался на неровностях луга, заскрипел, поплыл к реке. А навстречу тарахтела пустая телега.
Увлеченный азартом работы Алексей поглядывал на сгребальщиц. Их было много, пожилых и молодых, живописно рассыпавшихся по лугу. По старинной привычке, женщины оделись на сенокос в яркие кофты и юбки. Взмахивая граблями, они двигались легко, и было в их движениях что-то от плавного хороводного круженья бабочек. Особенно любовался Алексей Никой, ее грациозностью, которая была у нее врожденной, выработанной в сельском труде многими поколениями.
Рыбаки, работавшие на сенокосе, поставили на ночь в реке сеть, и на обед Лиза сготовила двойную уху: сначала сварила бульон из мелочи — красноперок, язей и густеры, процедила его и заложила крупных лещей, судаков, щук и горбатых окуней. С озера рыбаки принесли мешок широких лопатистых карасей. Ели по-волжски, как едят рыбаки: сначала вареную, чуть тепленькую рыбу, потом хлебали уху с картошкой и пшеном. Все хвалили повариху, а мужики вздыхали:
— Такую уху грешно есть без выпивки.