— Я не препятствовал, — признался Венков. — Зерно колхозники получили на трудодни. Ни в колхозном уставе, ни в каком законе не сказано, какие культуры можно разводить на приусадебном участке, а какие запрещается. Приусадебная земля дается для ведения подсобного хозяйства. Хочешь редьку выращивай, хочешь — дули или капусту, виноград или пшеницу. Каждый по своей потребности.
— Верно, — согласился Хлопов. — В законе запрета нет, но зерно — это государственная монополия.
— Так-то оно так, но ущерба государству от этого не будет.
— Ладно! Не будем формалистами. Посеяли, вырастили, пусть едят. Но впредь чтобы не было.
…Нынче никто не сеял пшеницу на приусадебной земле. Значит, поверили в трудодень, надеются на артельный хлеб.
Второй раз заглянул в Усовку Снегирев, осмотрел строительство, комбайны, поставленные в ряд, захотел побывать на бригадных станах.
— Специально к вам приехал из-за вашей просьбы, — сказал Снегирев. — На днях будет пленум обкома, хочу выступить в поддержку вашей статьи, вашей просьбы. Но надо убедиться, готовы ли вы обойтись без помощи горожан.
— Грузовиков подкиньте, а людей не надо.
— И уполномоченного не пришлем: доверяем.
Первый секретарь райкома еще больше обрадовал Венкова, сообщив о новых указаниях свыше:
— Установки такие: сдал хлеб по плану, остальное себе… за соседний колхоз сдавать не заставим.
— Когда установки-то получены?
— Да еще зимой.
— Не будет ли летом поправок?
Снегирев развел руки, выражая этим молчаливый ответ: «Не могу знать».
Когда они приехали на стан Усовской полеводческой бригады, подкатил на трескучем мотоцикле Перепелкин.
— Как определяете урожай? — спросил Снегирев Перепелкина, заходя в рожь.
Перепелкин зашагал на длинных, как ходули, ногах, захватывал рожь в охапку, разглядывал колосья, потом произнес с глубокомысленным раздумьем:
— Рановато говорить об этом. Сами видите: стебель хорош, колос крупный, а как нальется, как вызреет?..
— И то правда, — сказал Снегирев и улыбнулся. — А давно ли определяли урожайность на корню… и как просчитывались.
— Я вам, товарищи, нужен? — спросил Перепелкин.
— Вы из-за меня приехали?
— Да, мне сказали, что вы с Николаем Семеновичем на стан отправились, ну я и вдогонку, вдруг, думаю, понадоблюсь.
— У меня к вам вопросов нет.
— Да, можете заниматься своими делами, — сказал Венков. — Петр Павлович интересуется, в каких условиях будут жить люди в поле. Я покажу все станы и тока.
Показывая Снегиреву домики на колесах, обеденный стол под соломенным навесом, умывальник на десятки сосков, скворечник уборной на отшибе в лесной полосе, Венков думал:
«Секретарь райкома интересуется, как будут жить в поле колхозники. Такого еще не было. От себя это у него или веяние такое пошло?»
— А спать на чем будут? — спросил Снегирев.
— Вон солома. Каждый себе тюфяк сделает. Подушки, одеяла из дому захватят.
Венков загорелся высказать то, о чем много времени думал наедине, но ни с кем не делился: рано, не поверят.
— Немного окрепнем, так постоянные домики, не на колесах, поставим. И спать люди будут не на нарах, а на койках. Душ заведем, скважину пробурим, после работы вымыться надо. Сейчас вода привозная — для пищи, для моторов да умыться.
— Да, надо! — ответил Снегирев, дружелюбно глядя на Венкова. — Деревенские люди помогли в войне победить. А в каких условиях работали!.. — Он махнул рукой, помолчал и, уже садясь в машину, добавил: — Надо улучшать условия работы колхозников. Заслуживают…
43
Сухи, жарки июльские дни в Поволжье. В белесом, вылинявшем небе стоит расплавленное солнце. Долог день, и кажется, что солнце никогда не закатится и никогда не настанет желанная прохлада. Но солнце все-таки уходит за увалы, и наступает ночь, но такая короткая, что не успевает остынуть земля, и такая душная, что мечутся в тревожном сне люди.
В начале июля повисла над полями мглистая, как розовый туман, жара. Высасывая влагу из земли, из растений и воздуха, она торопила созревание хлебов.
Еще в те дни, когда молочное зерно только начало твердеть, на полевые станы потянулись тракторы, комбайны, конные жатки; люди ехали с пожитками, надолго. Было в этом переселении из деревень в поля что-то от древнего кочевья и новое от быстроногого двадцатого века. Среди поля, где-нибудь на обочине дороги, выстраивались машины, пускались на пастьбу стреноженные лошади, зажигался костер, и сразу пахло жилым: дымом, похлебкой, махоркой.