— Я уж говорил тебе… Ты дорога мне… Я мог полюбить тебя… может, уж полюбил… Ты хорошая… — Эти слова он произнес так страстно, как будто Ника спорила с ним. И тотчас же пожаловался: — Но в жизни бывает такое… такое… Ты прости меня… Честное слово, я не хотел… ни увлекать тебя, ничего такого… При иных обстоятельствах я не желал бы иной жены и друга, кроме тебя… Да, это так.
— А я не собираюсь замуж, — резко прервала его Ника. Но он будто не слышал ее, продолжал свое:
— Как-то я говорил тебе, что было у меня увлечение… И зашло оно далеко… Я решил, что это не любовь… Больше года мы не виделись, и я ничего не знал о ней. И вот узнал… не от нее, от других… у меня есть дочь… пяти месяцев… Это все во мне перевернуло… Дочь… Надо же!.. Так вот… Я решил жениться. Дочь люблю и жену буду любить… Может быть, не такой любовью, на какую способен, но буду… Ведь мать моего ребенка! Ты можешь понять это?
— Могу, — ответила Ника, сорвавшимся от волнения голосом. — И еще больше уважаю тебя: не подлец, поступил, как должен поступить настоящий человек.
Ника держалась спокойно, всем своим поведением как бы говоря: «Я-то тут ни при чем. Ты мог ничего не рассказывать мне, уехать молчком».
— Мне сейчас очень трудно.
— Со временем пройдет.
И больше не сказали они друг другу ничего, кроме «до свидания»…
Все эти дни Ника успокаивала себя. «Ну чего я с ума схожу? Ведь ничегошеньки же не было между мной и Володькой».
Но не успокаивалось сердце, точила и точила его тоска… Вот и сейчас нет ему угомону. Секут тишину ходики. Посапывают во сне девушки. Глуха ночь над полями. И как одиноко Нике в жаркой постели, не дающей покоя.
Первыми пошли конные жатки, делая прокос для комбайнов. Лошади шли резво, помахивая хвостами, погонщики весело покрикивали, скидывальщики в распоясанных рубахах с засученными по локоть рукавами сталкивали двурогими деревянными вилами россыпи скошенной ржи.
Пока лошади обошли поле, то исчезая за бугром, то появляясь вновь, люди на стану ждали в нетерпеливом возбуждении, как чего-то великого.
— Как режет солому, не мнет, не пропускает? Не забивает ножи? — спрашивал бригадир жнецов.
— Хорошо берет, как бреет.
Филатов сам осмотрел прокос, распорядился жаткам косить на новом участке, а по прокосу пустил комбайны. Одна за другой, поднимая пыль, двинулись машины. Сначала в машинах различались по отдельности шум моторов, стрекотание режущих ножей, позвякивание шестеренок, но скоро все звуки слились в один ровный надежный гул.
За трактором, который вел Прошка, шел комбайн Филатовых: бригадир решил и сам работать на машине наравне с другими. На мостике под парусиновым зонтом стояла Ника, держала в руках штурвальное колесо. Оглушали выхлопы из тракторного мотора, жестяное громыханье внутри комбайна, все под ней тряслось и вздрагивало, и поле качалось, как море в мертвую зыбь. Смотрит вперед — волны бегут и бегут до самого горизонта, оглянется — позади ровной щеткой жнивье, и на нем валки скошенного хлеба. И валки уходят вдаль, становясь все тоньше и превращаясь наконец в ниточки. Запахом пыли, сухой соломы, горячего металла, бензина и масла скоро пропиталась не только одежда, но, кажется, и все тело и воздух над полем. Казалось, даже небо пропылилось и стало ниже.
Чувствуя за спиной отца, Ника вся сосредоточилась на работе, старается вести машину прямо, срезать хлеб на заданной высоте. Отец молчит — значит, нет погрешностей. Это приятно. Работа веселит ее. Уступом один за другим движутся по полю спаренные с тракторами комбайны, ныряют в волнах нивы; эту картину Ника воспринимает сердцем, как силу, величие, красоту слаженного труда.
Прошка иногда обернется, оскалит в улыбке зубы, махнет ей рукой: «Как, мол?» От этой улыбки черномазого лица теплее становится в груди. Махнет в ответ: «Хорошо».
Отец спрыгнул с комбайна, пошел куда-то. Вдруг Ника оробела: не думала, что так скоро останется наедине с машиной. Только бы не случилось чего: засмеют. «Но ведь и у опытных работников бывают неполадки», — утешила она себя на всякий случай. Но утешение было бессильно побороть опасения, и она напряженно прислушивалась к поведению машины, желая слиться с ней, чутьем улавливать малейшие изменения, чтобы предупредить возможную неисправность.
А Прошка, как назло, перестал оглядываться, сидит себе и гонит трактор на одной и той же скорости. Сговорились, что ли, они с отцом проверить ее самостоятельность?
Как бы там ни было, объехала вокруг поля без помех и, как пошла на второй заход, чуть возгордилась про себя.
И пошло: круг за кругом, круг за кругом. А гон тем временем уменьшался, и наконец поле было скошено. Прошка остановил трактор у дороги, лег на траву, закурил. Ника оглядела поле. Как оно изменилось! Еще недавно волнующееся, живое, оно теперь было спокойное, с неподвижными валками хлеба, с короткой щетинистой стерней, тускло поблескивающей от длинных потоков вечернего света.