В двухместной каюте сидели Ника и Даша. Они еще не освоились с ролью путешественниц. Только за сутки им сказали, что их премировали поездкой на пароходе. Собирались вечером, а утром машина уже везла их в город. Сейчас каждая вдруг спохватывалась, что забыла взять какую-то вещь.
— А-а, — воскликнула Даша, — обойдусь… Надо узнать, когда будем проплывать мимо Усовки. А то Василий будет на берегу ждать, обещала помахать ему платочком.
— Может, и мне кто помашет? — сказала Ника и тут же добавила: — Некому махать: отец с матерью на работе.
— А если вечером мимо пойдем, так Алексей обещал на берегу костер зажечь. Днем, конечно, все на работе. Мой-то может и днем, он не сидит у моторов, если они работают, может отлучиться.
Даша, нарядная, здоровая, веселая, нравилась Нике. С гордостью носила она полнеющий живот, как бы показывая всем, что скоро станет матерью.
— Чего-то полежать мне хочется, — сказала Даша. — Уставать я стала против прежнего.
— Полежи, Даша. До обеда еще два часа. А я пойду посижу на палубе.
На палубе людно. Кто подремывает в плетеном кресле, кто смотрит на реку и дальний берег, кто ведет неторопливый разговор. Некоторые мужчины навеселе и пробуют завести скорое знакомство с женщинами.
Ника заметила, что эти люди с тяжелыми огрубевшими от работы руками немолоды: мало таких, кому она дает за тридцать, а все больше за сорок и старше. Наверное, она — самая молодая на пароходе.
Найдя на носовой палубе свободное кресло, Ника уселась и стала смотреть на бегущую под пароход пенистую воду, на чаек, стремительно падающих на волны за рыбой, на простор реки, слившийся вдали с небом.
Ей было хорошо, покойно. В эту осень она носила в себе новое ощущение жизни: не было смутной тревоги, стала она более уравновешенной, появилась в ней заметная другим внутренняя степенность.
Неторопливые мысли приходили и уходили. Думалось о доме, о родителях, об Усовке, по которой она уже успела соскучиться. Приходили на память однодеревенцы, вспомнились часы, проведенные в городе сегодня. Однажды, на улице, подумалось ей, что может встретиться Владимир Жбанов. Интересно было бы увидеться, узнать, как он живет… Сейчас она призналась себе, что хотя и перегорело ее чувство к Владимиру, но думать об этом еще грустно.
Вспомнилось, как председатель колхоза, провожая их с Дашей и поздравляя, сказал Нике: «За вас я особенно рад. Вы хорошо поработали, и надеюсь, что покажете еще многое, на что способны».
Тихая улыбка тронула ее губы. «Многое, на что способны», — мысленно повторила она венковские слова. Затем подумалось о том, что у каждого человека есть пристрастие к какому-то делу, какое-то дело оставляет его равнодушным, а какое-то просто нелюбимо. К чему у нее пристрастие? По совести сказать, она твердо еще не знает. Медицина? Как-то так получилось, что она не подала заявление в институт и без особого сожаления решила, что можно будет подать в будущем году. Работа штурвальной трудная, но интересная. Этой зимой она еще лучше изучит комбайн. Говорят, что колхоз получит кукурузный и картофелеуборочный комбайны. Надо их тоже знать. Получила она и права водителя автомашины, правда любительские, но можно подготовиться и на профессионала… Как бы то ни было, но ее судьбой никто не распоряжался, она сама все решила.
Текут неторопливые мысли, трогают в душе радостные чувства, вызывают новые сильные желания.
1960—1968, 1972
