— Я не пью.
— А ты и не пей, я выпью.
— Дом не мой, отца. Думаю, что он угостит…
И пошел.
— Э-эх! — выдавил из груди Прошка. — В кожаном пальте, в шапке, а людям чужой… Гордость заела.
— Не торопись судить человека, — заметил бригадир, старик Лавруха. — Не бывает людей совсем плохих либо совсем хороших. Каждый в себе носит и то и другое. У каждого человека два бока: одним боком к людям повернулся — кажется хорошим, другим повернулся — плохой. Ты Жбанова не знаешь.
— Жадный! На обмывку печи пожалел, — сердито ответил Прошка.
— А может, это хорошо, что отказал тебе в выпивке.
— Чего ж хорошего-то?
— А возьми себе в голову вот что. Ну, дал бы он тебе на водку, выпил бы ты, пришел домой пьяный — жене неприятность.
— Все равно недобрый он.
— Суди о человеке не по тому, добрый он или злой, а справедливый ли…
— Ну, я ему устрою печку! Будет помнить.
— Да ну тебя! Совесть свою побереги! — Лавруха сплюнул и отвернулся от Прошки.
Наступило тяжелое молчание.
— И куда хорошая жизнь девалась! — Прошка сердито смял окурок, бросил в мусор.
— Привыкай, брат, жить без калыма, на трудовые, — заметил Лавруха.
— И так привыкаю.
Прошку мутило с похмелья, и он злился на весь мир. Вспомнилось, как еще совсем недавно спаялись они, строительные мастера, в артель. Прошку молчаливо признали главным. С весны до осени работали они по всей округе. То амбар в совхозе построят, то коровник в колхозе, то школу отремонтируют. А уж про дома жителей и говорить нечего: все на поклон к ним шли, хотя и звали за глаза шабашниками, вкладывая в это слово оскорбительный смысл. Шабашники работали быстро, денег брали сколько хотели, делили поровну. Каждая работа заканчивалась «обмывкой» за счет заказчиков. Все привыкли к шабашникам, к их привольной, «свободной» жизни: «хочу работаю, хочу гуляю».
И вот этой жизни пришел конец. Все случилось неожиданно. Новый председатель колхоза Николай Семенович Венков в первые же дни, узнав, что колхоз заключил с артелью шабашников трудовой договор на строительные работы, распорядился расторгнуть его и стал создавать бригаду строителей.
Шабашники возмутились, пришли к Венкову с криком.
— Это незаконно! Рвать договор! Будем жаловаться в Москву.
Больше всех кричал Прошка, хвалился тем, что в войне с фашистами потерял ногу. Его злило, что Венков вел себя спокойно, молчал и как будто не слушал. А Прошке хотелось, чтобы председатель «взорвался», вот тогда-то пошел бы разговор «на всю катушку», с крепкой руганью. Хотелось испугать председателя, чтобы он стал мягче.
Долго шумели шабашники, наконец, не встречая возражений, выдохлись и умолкли.
— Накричались? — спокойно спросил Венков. — Теперь послушайте меня. Кричать легче всего. Для этого не надо кончать университет. Кричать и я сумею, но не хочу, потому что в вас я уважаю людей. А кричать на человека — значит унижать его.
— Да ведь обидно! — не удержался Прошка.
— За что вам обидно?
— За заработок, за кровные трудовые денежки.
— А колхозникам не обидно? Ведь вы к ним в карман залезаете, трудодень обкрадываете.
— Какая же кража! — хором возмутились шабашники. — Мы честно, по договору, все законно.
— За-кон-но! — Венков усмехнулся. — Вы члены колхоза?
— Да.
— Ваши дома стоят на колхозной земле?
— Ну да.
— Вы в колхозе ни одного трудодня не выработали.
— А жены? Жены наши работают.
— Постойте! — Венков поднял руку, призывая этим жестом замолчать и дать ему высказаться до конца. — Членом колхоза является не двор, не семья, а персонально каждый трудоспособный. Вы своими женами не прикрывайтесь, речь идет о вас. Если бы и жены ваши не работали в колхозе, так мы лишили бы вас приусадебных участков, выселили бы из села.
— Ого! Приехал чужак да еще и свои порядки наводит.
Шабашники кричали каждый свое, размахивая кулаками, готовые полезть в драку.
Венков даже не шелохнулся. Смуглое лицо его потемнело от прихлынувшей крови, взгляд стал острее. Как ему хотелось ударить кулаком по столу, заставить замолчать эту ораву. Весь он подобрался, напружинился, твердо уперся подошвами в пол, сжал кулаки. Но сознание сдерживало клокотавшую в нем горячность.
Долго, до хрипоты шумели шабашники и вдруг утихли, пораженные внезапным, так не идущим к обстановке смехом Венкова.
— Вы над чем смеетесь? — тихо спросил Прошка. — Над нами смеетесь?
— Над вами, если хотите знать. — Венков перестал смеяться.
— А что в нас смешного?
— Мужики вы хорошие, некоторые славно воевали. А сейчас, в серьезном деле, горлопаните, страху на меня напускаете, спектакль устроили, да и плохой. Ну не смешно ли?! Вы люди взрослые, серьезные, и давайте говорить серьезно, а спектакль ваш мне смотреть некогда.