Николай Семенович вздохнул тяжко и первый раз за все время разговора кинул на сына острый и озабоченный взгляд.
— Ты сразу после школы пошел в жизнь. Я порадовался. До призыва на военную службу жизнь многому научит тебя, накидает тебе в башку ума-разума, а в душу радости и горести, укрепит сердце… Станешь человеком, а тогда и профессию себе выберешь. Но ты с чего жизнь в деревне начал? А?.. То-то!..
Долгая речь остудила Николая Семеновича, напоследок он сказал уже миролюбиво, что надеется на Алексея, и ушел.
Ни одному слову отца не мог возразить Алексей. Сам он признавал себя кругом виноватым, и это сознание вины сделало отца более понятным и вместе с тем отдалило его. Немало дней после этого прожили они странно в невысказанном отчуждении, почти не разговаривая. Такая жизнь приносила Алексею страдания.
6
Настал день, когда Прошка вмазал последний кирпич в дымоходную трубу, слез с крыши, оглядел с земли — пряма ли труба, самодовольно сказал:
— Всему приходит конец. Теперь можно попробовать.
Набрав охапку щепок, он аккуратно уложил их в топку, поднес зажженную спичку. Лицо его было торжественное, вдохновенное. Печка вдруг ожила. Внутри ее шипело, потрескивало, гудело. В доме сразу запахло жилым, повеяло уютом.
Строители одобрительно кивали на печку.
— Тяга хорошая.
— Так и ревет.
Прошка сидел на корточках, курил, глядя, как дым от цигарки утягивает под дверку топки, и испытывал радость удачи.
— Не хочу хвалиться, — с достоинством отвечал печник на похвалы. — Но скажите честно: почему все хотят, чтобы я печи клал? А?.. Ведь есть в колхозе другие печники, а все зовут меня.
— Рука у тебя, Прохор, легкая. Талант.
— Вот то-то и оно. Кому, значит, что на жизнь отпущено. Одному печи класть, другому корабли водить, третьему детей учить. Все надо делать с умом, с талантом.
— Бабу обротать тоже талант нужен, — сказал Лавруха, намекая на любовные похождения Прошки.
— А что! — восторженно отозвался печник. — Помню, раз в Германии… был промежду мной и немкой роман. Я по-немецки ни бельмеса, а она по-русски ни тпру ни ну… А как в этом деле без слов обойтись?..
— Можно и без слов.
Поощряемый вниманием мужиков, Прошка затянулся цигаркой, выпустил через ноздри дым и сосредоточенно задумался, готовясь потешить слушателей занятной историей, которую быстро сочинял на ходу.
Но не успел он начать свой рассказ, как в дом вошел мужчина с черной бородкой, с румяными щеками, в драповом пальто, с тростью в руке.
— Мир дому сему! — бодро произнес он и слегка поклонился.
— Здравствуйте, батюшка, — ответил Лавруха, а Прошка, разгибаясь во весь рост, с нарочитой учтивостью произнес:
— Милости прошу к нашему шалашу. Мебель у нас просторная, — он показал на пол, где сидели мужики.
— Да, уж небыль наша известная, деревенская, — подхватил Лавруха, запихивая обрубком пальца табачную пыль в нос.
Поп метнул глазами по живописно сидящим мужикам, вежливо спросил:
— А Владимира Трофимовича нет? Мне сказали, что он сюда пошел.
— Сегодня не был еще, — отвечал Прошка. — Может, мы его заменим?
— Едва ли. — Поп слегка улыбнулся. — Это дело такое… специальное… Магнитофон у меня испортился, а Жбанов, я слышал, специалист по этой части.
Прошка удивленно рассмеялся.
— Магнитофон!.. А разве духовным лицам не возбраняется заниматься этим делом?
— Нисколько. Наша церковь не отрицает достижений науки. Духовенство летает на самолетах, освещает храмы электричеством, пользуется радиоприемниками, телевизорами, ибо все достижения науки есть наставление и воля божья. С божьей помощью Советская власть запускает искусственные спутники Земли, посылает ракеты на Луну. Мы, священнослужители, молим бога о даровании советской науке новых успехов.
— А что вы, отец Борис, на магнитофон записываете?
— Разное. Речи руководителей партии и Советского государства, музыку, песни.