Трактор гремел и дымил, телега медленно плыла, колыхаясь на мерзлых ухабах, звенела железками и, казалось, вот-вот развалится.
Воздух над полями стоял холодный, сизый, на озими и на зяби легким пухом лежала изморозь. Стая рябых куропаток вылетела из-под трактора, рассыпаясь, повалилась в озимь.
— Зима будет теплая, — заметила Бомба. — Куропатки не улетели.
— Они всегда зимуют, — сказала Ника.
— Ну, не скажи.
Спорить Нике не хочется. Свежесть полей и движение настраивают ее на что-то беззаботное, веселое. Это настроение усилилось, когда быстро раскидали по пашне навоз, наложили воз соломы и поехали обратно. Лежа на возу и вдыхая хлебный запах соломы, она смешно и наивно воображала, что плывет куда-то далеко-далеко, где ждет ее счастье.
9
Каждый раз, возвращаясь домой, Николай Семенович Венков проходил мимо старой, покосившейся избенки, стоявшей на склоне у моста через овраг. Избенка была такая ветхая, что, казалось, вот-вот рассыплется по бревнышку. А бревнышки позеленели от старости, крыша прогнулась, завалилась и каким-то чудом держалась на гнилых покосившихся стропилах.
«В таких избах прежде старухи-бобылки жили», — думал Венков и представлял внутренность избы с убогими, заеложенными до блеска лавками, с некрашеной, исскобленной ножом столешницей, с пучками сушеных трав на стенах, с шуршанием тараканов в каждом пазу, в каждой щели.
Избушка вызывала у Венкова любопытство, и однажды он постучал в покосившуюся дверь. В ответ послышался бойкий голос:
— Погодь маленько, сейчас отчиню.
Венков слышал воркотню, кряхтенье, тяжелую возню. Наконец дверь зашаталась, приподнялась, чуть не соскочив с петель, и, скребя пол, открылась. В желтом свете керосиновой лампешки стояла старая, с пухлым подбородком и отвислым кончиком носа женщина. На приветствие Венкова ответила изумленным возгласом:
— Ба-а-тюшки! Никак сам председатель, товарищ Венков!
— Он самый. Давно собирался зайти, да все некогда было.
— Милости просим. Как раз к чаю подгадали. Раздевайтесь.
— Пожалуй, посижу немного. Как вас звать-то?
— Матрена Васильевна. Вот тут садитесь, — хозяйка показала на табуретку у стола. — Я рада. Редко ко мне заглядывают: кому нужна старуха?
Наливая чай и пододвигая гостю масло на блюдце, она продолжала не по-старушечьи сильным и бойким голосом:
— Угощайтесь! Сегодня от сына посылку получила из Москвы: масла, рыбки копченой. Тут ведь нет ничего.
— Странно мы живем, — с горечью ответил Венков. — В деревню масло из Москвы приходится посылать.
— А чего ж удивляться! — возразила Матрена Васильевна. — В деревне живем. Конечно, у кого своя корова, тот масло собьет, а у меня коровы нет. Напишу сыну, он мне посылочку. Пейте, ешьте, пожалуйста.
Венков намазал кусок хлеба тоненьким слоем масла, стал пить чай, разглядывая старушку. Она была еще бодрая, с энергичным, хотя и одутловатым лицом, с быстрыми глубоко сидящими глазами. Сосредоточенно, всласть пила чай из фарфоровой кружки с кремлевской башней и надписью «800 лет Москвы».
После второй кружки утерла лоб головным платком, лежавшим на плечах, пододвинула Венкову жестяную коробочку с леденцами, сказала с умилением:
— Московские… В Москве всякий продукт есть не в пример другим местам.
— Столица.
— Вот и я так думаю: столице без этого нельзя. А в деревне уж как-нибудь.
Венков усмехнулся.
— Надо, чтобы и в деревне люди хорошо жили.
— Надо, надо. — Старушка вздохнула и осторожно спросила: — А вы надолго к нам пожаловали?
— Не знаю.
— Значит, ненадолго. — Старуха отмахнула от себя сухонькой рукой, почмокала морщинистыми губами.
— Не от меня это зависит.
— Как так? Вас прислали, ну и служите, сколь здоровья хватит… Вон у нас в районе дохтур был, смолоду приехал аж из самого Петрограду и до семидесяти семи годочков тут прослужил, до смертушки своей.
— А меня колхозники могут не выбрать, — ответил Венков.
— Вдругорядь-то?.. Выберут. Колхозники приучены голосовать, подымут руки, за кого велено. И-их, сколько вашего брата у нас в председатели голосовалось!.. Не приведи бог!..
Говоря это, хозяйка как-то по-особенному цепко скользила взглядом по лицу гостя, будто хотела распознать его изнутри.
— С сыном не хотите жить? — спросил Венков после недолгого молчания.
— Не хочу. Прынцып у меня такой, чтобы, значит, самостоятельно жить. У молодых своя жизнь, у старых — своя. Заскучаю, бывает, слетаю в Москву, на внучат порадуюсь да и опять в свою нору. Сын у меня добрый, сноха тоже ничего, славная.