Долго тянулся день. Перед самым закрытием рынка, когда Ника готовилась сдавать весы, пришел похожий на учителя мужчина, купил мешок картошки. Она была довольна: два мешка ушло за день — это неплохо. Перед морозами понавезли картошки — завалили весь рынок. Чего доброго, завтра не снизилась бы цена.
Уже по темноте пришла Ника на квартиру к знакомым, где всегда останавливались Филатовы. Скинув в прихожей чесанки с галошами, в грубых шерстяных носках неслышно прошла на кухню, долго отмывала руки, вычищала грязь из-под ногтей и все же осталась недовольна: руки огрубевшие, шершавые, в ссадинах. Потом огляделась — не идет ли на кухню хозяин-старик, сняла кофточку и, оставшись в одном лифчике, старательно мыла лицо и шею.
Когда хозяйка сняла с газовой плиты чайник и позвала Нику к столу, она выложила домашние лепешки и деревенское соленое сало.
— Ешьте, пожалуйста!
— Спасибо! А ты нашего попробуй. — Старушка пододвинула колбасу, сыр и сахарный песок.
— У нас сахару и в помине нет, — сказала Ника.
— Нам по спискам продают. — Старушка с неудовольствием махнула рукой. — Кило на человека в месяц.
— Полкило макарон, — добавил хозяин. — Кило ячменной сечки. Карточки отменили, а завели списки. И это тринадцать лет спустя после войны.
— А я хотела сахару купить, — призналась Ника.
— И-и!.. Где его купишь.
Ела Ника много, наедалась за весь минувший день, вволю пила чай вприкуску с конфетой, разомлела и почувствовала усталость. Особенно устали ноги, так и гудели каждой жилкой.
За окном замерцали в темени огни. Хорошо бы пробежаться по городским улицам, сходить в кино, но клонит в сон, а завтра вставать чуть свет. Ника укладывается на диване и моментально засыпает.
Картошку удалось распродать за три дня. Ника отложила в сумку немного денег на расходы и хозяевам за постой, а самую большую часть туго завернула в платок, сдавила, чтобы поплотнее улеглись бумажки, засунула в лифчик меж грудей.
Последние два дня в городе она бегала по магазинам, смотрела, чем торгуют, купила кое-какую мелочь для девичьего туалета, поехала в медицинский институт к подружке Любке, которую звала сходить в кино или в театр. Любка замахала руками: «Учиться так трудно!.. В кино только и вырвешься на утренний сеанс — пропустишь лекцию, какая помаловажнее, а в театре была я один раз в ноябрьские праздники». Пообедали в студенческой столовой и тем были довольны, все-таки повидались, выложили друг дружке свои новости.
Возвращаясь на квартиру, Ника увидела очередь на улице, сунулась — за чем? За конфетами.
— Кто последний?
— Я.
Встала за широкой спиной полной женщины, обернувшейся на Нику.
— Сто восемьдесят третьей будете.
Повторила про себя номер.
Долго тянется время в очереди. В магазин впускают по десять человек, но очередь не подвигается. Толкотня, гул, выкрики:
— Не пускай без очереди!
— Давай перепишемся.
— Ну вот еще! Живая очередь, и никаких списков!
Кто-то ткнул Нику в спину. Оглянулась, встретила просящий взгляд.
— Запомните меня, пожалуйста, я в гастроном добегу, у меня там очередь занята, говорят, кровяная колбаса будет.
— Хорошо! — Ника запомнила миловидную молодую женщину.
Не прошло и пяти минут, как двое мужчин скомандовали:
— Становься в один ряд, будем пересчитываться.
Сильные руки ухватили Нику сзади за талию. Ника увидела, как все хватаются друг за друга, и тоже вцепилась в широкие бока женщины под номером 182. Очередь подалась назад, вытягиваясь в один ряд и плотно прижимаясь к стене. Мужчины стали пересчитывать людей, тыкая пальцем в плечи. Ника оказалась 169-й и не знала, радоваться этому или переживать за тех, кто отлучился ненадолго и оказался выброшенным из очереди.
— За мной женщина, она на минутку ушла, — сказала она. — Дайте ей сто семидесятый.
— Живая очередь! — рявкнул на нее верзила в длинном кожаном пальто.
А вскоре пришла миловидная женщина, попыталась встать сзади Ники, но ее не пустили:
— Пересчитались.
— Не надо было уходить.
— Занимай снова.
Ника попробовала заступиться.
— Она за мной занимала.
— Мало ли что… а во время пересчета ее не было.
Чуть не плача, женщина пошла в хвост очереди…
Часа через два Ника очутилась в магазине. Тут очередь растянулась к трем продавщицам и двигалась побыстрее. Конфеты отпускали по полкило в одни руки. Отдала Ника деньги, высыпали ей в сумку карамельки, и уже на улице она вынула одну, посмотрела на обертку: «Гусиные лапки», развернула, положила в рот. И мир перед ней посветлел.