На другой день она с утра пошла по булочным. Родители наказали привезти хлеба.
В первой же булочной ей повезло. Заняв в очереди место, она простояла недолго.
— Три буханки.
Продавщица ткнула пальцем в сторону афиши над прилавком и дала одну буханку. Ника прочитала: «Норма отпуска хлеба в одни руки два килограмма».
Старичок шепотом ей:
— А ты снова очередь займи.
— Спасибо.
И как она сама не догадалась. Вот что значит не городская. Спрятала буханки в сумку, прикрыла газетой, заняла очередь. Купив еще две буханки, опять укрыла их в сумке и пошла в другую очередь, к другой продавщице.
С шестью буханками вернулась на квартиру, сняла вымытый с вечера и сушившийся мешок из-под картошки, уложила хлеб, завернув в газеты. Довольная, пошла в другую булочную. Тут продавали все тот же «забайкальский» хлеб, выпекаемый из смеси пшеничной, ржаной, овсяной и кукурузной муки, который все ругали, но ели, потому что другого хлеба не было.
Испытанным уже способом она купила хлеба и приготовилась купить еще, но вдруг какой-то мужчина стал кричать, показывая на нее:
— Она скупает печеный хлеб! Сухари сушит, а то и скотину кормит.
Подскочив к Нике, он сорвал газету, закрывавшую сумку, и все увидели буханки.
— В милицию ее! Таких судят!
Ника обомлела от испуга. Читала она в газетах о том, как у одного жителя города нашли двадцать буханок хлеба, у другого два мешка сухарей; их обвинили в том, что они купленным в государственных магазинах хлебом кормили свиней, и осудили к лишению свободы. Нике казалось, что над ней нависло такое же обвинение и ей не миновать тюрьмы.
Толпа покупателей смотрела на нее. Она видела ненавистные взгляды и равнодушные, насмешливые и просто любопытные и, растерянная, не знала, как вести себя. Выручила продавщица.
— Запрета нет занимать очередь не один раз, — сказала она.
— А куда ей столько! — не унимался мужчина так зло, что щеки под скулами у него налились румяными яблочками и тряслись.
— Может, семья большая, — миролюбиво сказала продавщица мужчине, а потом — Нике: — Взяла три буханки, и хватит!
Словно уличенная в краже, вся красная, со слезами на глазах, медленно вышла Ника из магазина. Она не чувствовала ног своих и едва дошагала до первой же скамейки у деревянного забора, села, закрыла глаза. Сидела, привалясь спиной к доскам, в голове плыл туман. Очнулась от участливого женского голоса:
— Вам плохо?
Открыла глаза, увидела пожилую женщину в больших очках.
— Нет, ничего.
— Может, помочь?
— Спасибо! Мне ничего не надо.
Женщина ушла, оглядываясь, а Ника приняла позу отдыхающей. Все происшедшее с ней в булочной теперь виделось со стороны, как бы чужими глазами, приходило на ум то, что не пришло, когда было надо: «Не знают, что усовские колхозники получили по двести граммов зерна на трудодень. Попробуй прокормись! Свой же хлеб колхозники в городе покупают, только в несколько раз дороже…» Она жалела, что не высказала это там, в магазине. Но эти слова у нее будут наготове, пусть только тронут ее.
Резко поднялась она со скамейки, заторопилась на квартиру оставить там буханки и пойти за новыми. Будь что будет, пусть хоть до милиции дойдет, но она накупит хлеба, она должна это сделать…
К вечеру в мешке лежало двенадцать буханок, и Ника пошла в цирк, куда заранее купила билет.
Ее поразили большое нарядное здание, залитое огнями и гудевшее от гуляющей публики, праздничная легкость людей, евших пирожные, мороженое, пивших пиво и фруктовую воду и успевавших при этом весело болтать. Поддавшись общему настроению, она тоже съела мороженого, выпила стакан крем-соды и в гудящем людском потоке вошла в сверкающий голубоватым светом зрительный зал. От одного вида ярких плюшевых кресел, уютных и мягких, от полированного никеля, от разнообразия женских одежд и украшений на пальцах, запястьях и в ушах ей стало весело. С непринужденным любопытством она разглядывала все, что жадно схватывали ее глаза, и жила ощущением необыкновенности, почти сказочности. А когда свет над зрителями потух, а на арену заструился ярко-белым ливнем и стали показывать ловкость своего тела воздушные гимнасты, их сменила наездница, а потом изумляли жонглеры, Ника была совсем покорена зрелищем, до боли хлопала в ладоши.
В перерыве, когда она собралась выйти, сосед ее, смазливый парень, сказал:
— Хорошие номера. Правда?
Она чуть было не ответила с восторгом: «Все очень красиво! — да вовремя прикусила язык: «Еще начнет приставать, знакомиться…»
А спустя еще час она на квартире у стариков уложила в чемоданчик туфли, платье, шерстяную кофту, оделась в заеложенную о мешки юбку, обулась в чесанки с галошами, рассчиталась с хозяевами и поехала на трамвае к вокзалу.