Николай Семенович не сразу вошел в комнату, слышно было, как он отряхивал плащ от воды, переобувался, а когда шагнул через порог, от него так и пахнуло дождем.
— Все в порядке. Повозку смажут, лошадь выкормлена и не уставшая, запрягут в крепкую сбрую — и поплывем.
— И в самом деле поплывете, — рассмеялся Алексей и продолжал уже серьезно: — Не простудились бы.
— Знаешь, не холодно.
— Все равно я надену обе шерстяные кофты, — сказала Тамара Николаевна.
— Плащ я тебе принес непромокаемый, — сообщил Николай Семенович. — Налей в него воду, и будет стоять, как в посуде.
Завтрак прошел в сосредоточенной задумчивости. Пришел конюх, сказал, что подвода у ворот. Стали собираться поспешно.
Закутанной в плащ матери Алексей помог взобраться в повозку, обложил ее ноги соломой.
— Дай я поцелую тебя, Алеша. — Едва успела она коснуться губами щеки сына, как лошадь дернула. — Береги себя, Алеша!
Лошадь была небольшая, рыжая, с круглым крупом и короткой гривой, свалившейся на один бок. Хвост, подвязанный чуть не у самой репицы, чтобы не собирать грязь, висел неуклюжей куклой. Правя лошадью, Венков придирчиво осматривал сбрую: правильно ли стянуты супонью клещи хомута, не натерло бы Рыжухе плечи, в меру ли подтянул чересседельник, не набило бы седлом холку, хорошо ли завязан подбрюшник. Найдя по виду все в порядке, он посмотрел на жену.
— Тебе удобно?
— Спасибо, Коля, удобно.
Дождь лил устойчиво, не ослабевая, и эта равномерность его наводила врожденную у русского человека осеннюю тоску. Земля, дома, белокирпичный клуб, красная церковь с зеленым в ясную погоду куполом — все было серым, казалось, все набухло влагой и отяжелело.
За селом потянулись сначала помидорные плантации с недозревшими кое-где запоздалыми плодами на безлистных уже стеблях, потом сад за земляным, сгладившимся от времени валом, с выкупанными в дожде яблонями и вишнями.
Лошадь с прилизанной дождем шерстью стала как бы меньше, слабосильнее; раскачиваясь из стороны в сторону, мотая головой, она клонилась мордой к земле, с усилием вытягивая повозку из грязи. На колесах так налипли комья глины и чернозема, что не видно было спиц и ободьев.
Остановив лошадь, Венков слез с повозки и сапогом очистил колеса от грязи.
— Пуды на каждом колесе, — сказал он и сел на повозку боком, свесив ноги.
— Да, дорожка, — произнесла Тамара Николаевна. — Доедем ли?
— Доехать надо. Не спеша доедем. Только бы повозка не поломалась…
Немного отдохнувшая лошадь послушно пошла после первого же понукания. Повозка проваливалась передними колесами в залитые водой ухабы, вдруг виляла задом по скользкой дороге, будто по мылу, перекашивалась, треща и грозя опрокинуться.
— Не видно, по какой колее направлять лошадь, — пожаловался Венков. — Пусть сама выбирает дорогу.
— Сколько будем ехать пятнадцать-то километров? — поинтересовалась Тамара Николаевна.
— Загадывать нельзя. Нам бы до шоссе добраться, а там до железнодорожного разъезда два километра по асфальту.
И замолчали надолго.
Николай Семенович думал, что дождь — это благодать. Запас влаги полям нужен. А потом бы снегу пасть на мокрую землю, залепить влагу-то, укрыть. Пусть бездорожье, пусть люди не высунут носа из деревень, а пусть льет.
А дождь ровными струйками тек по капюшону, по плечам, по спине. Плащ задубел, плохо гнулся. Ватник под плащом стал волглым, под ним была меховая жилетка, а под ней рубашка, белье. И сквозь все одежки тело чуяло сырую свежесть.
Выехали на поле с убранным подсолнухом. Черными головешками торчали будылья без шляпок. Казалось, конца не будет этому полю. Дорога то поднималась на пологий увал, то спускалась в низинку, а потом вилась между черной пашениной и луговинкой с отросшей после косьбы зеленой отавой, усеянной кое-где коровьими шаньгами.
Поднялись на взгорок; медленно взволокла лошадь повозку и остановилась, раздувая бока.
— Отдохни, Рыжуха, отдохни, — ласково приговаривал Венков, слезая и поправляя сбрую.
Лошадь косила на него сиреневым глазом, вздрагивала ноздрей.
Когда опять Рыжуха потащила повозку, Венков прошелся пешком, чтобы облегчить груз. Он сел лишь в сосновой рощице, где песчаная дорога уплотнилась от дождя, и колеса в ней не вязли.
— Эту рощу посадили шестьдесят лет тому назад. А откуда по опушкам и на полянках березы взялись — не понимаю. Может, птицы семена занесли, может, ветер. Ты не замерзла, Тамара?
— Мне совсем не холодно. — Отогнув край капюшона, Тамара Николаевна внимательно посмотрела на сосны и медленно сказала: — Я решила уволиться с работы и приехать в Усовку.