— Мне было бы это приятно и неприятно, — ответил Николай Семенович, придавая голосу как можно больше задушевности.
— Почему неприятно? — удивилась Тамара Николаевна.
— Что ты будешь делать в Усовке? Быть домашней хозяйкой — дать повод говорить, что, мол, председателева жена барыней живет. Такая молва будет мне неприятна.
— Буду рядовой колхозницей.
— Дояркой? Свинаркой? Телятницей?.. Это с дипломом о высшем образовании. Как это с государственной точки зрения? А?..
Тамара Николаевна молчала, сидела неподвижно, точно кукла, смотрела, как лошадь переставляет заляпанные грязью нога и как при каждом шаге вздрагивают под кожей мышцы.
— Но что же делать? — вдруг нервно, помимо воли вырвался из груди ее крик. — Как быть?
— До лета оставим все, как есть. — По тому, с каким напряжением говорил Николай Семенович, она поняла, что ему трудно. — В отпуск приедешь к нам. А там видно будет. Со временем появится в Усовке работа и для тебя. Может, пекарню сельпо заведет, может, еще что. До лета как-нибудь потерпим, там видно будет. Может, в школе потребуется учительница биологии. Ты хотя и без педагогического уклона, но сможешь этот предмет вести. Я уже на всякий случай говорил в районо.
— Что ж, школа — это подходяще.
— Мне обещали перевести биологичку в другое село, если где-то окажется место, а тебя — в Усовскую школу. Я действую, ты не думай.
— Наберусь терпения, — покорно произнесла Тамара Николаевна. — Ты только береги себя и Алексея: он ведь еще ребенок.
— Алексей что? Он в деле. И пусть больше влезает в работу, пусть становится мастеровым. Только бы жениться прежде времени не вздумал.
— А что, разве есть намеки? — Тамара Николаевна резко повернулась к мужу, и глаза ее стали еще круглее, еще больше.
— Пока намеков не видно, и он, кажется, в мыслях не держит ничего такого… но так много хороших девушек, может какая и повиснуть у него на шее.
— Да, девушек много, я заметила. А на тебя не вешаются?
Венков громко рассмеялся.
— У-у! Проходу не дают.
— Я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю.
— Ты только заранее меня извести… если с какой закрутить задумаешь.
— Это зачем?
— Чтобы я об Усовке перестала думать.
— Хорошо: извещу. — Венков обнял ее и поцеловал в щеку мокрыми, холодными губами и весело крикнул на лошадь: — Ну, Рыжуха, давай, тяни помаленьку. Вернемся, велю дать тебе два дня отдыха.
А Рыжуха все чаще останавливалась, оглядывалась на седоков, как бы ожидая какой-то милости. В овраге со вспухшим от дождя ручьем она, постояв, не смогла вытащить повозку. Венков спрыгнул в воду, взял на руки жену, перенес через ручей, потом стал толкать в задок повозку, умоляюще покрикивая:
— А ну, взяли! Пошла, пошла!.. Ну, ну! — Он причмокивал, дергал вожжи, упирался ногами в дно ручья, ища твердой опоры, покрикивал: — Еще взяли! Но-но-о!
Налегая то на одну оглоблю, то на другую, лошадь рывком стронула с места повозку и, сгибая хребтину, с трудом выехала из оврага.
Дав отдохнуть лошади, поехали дальше. Кругом чернела пашня.
— Наша зябь, — сказал Николай Семенович. — Два километра проедем, будет озимь. Потом деревня Лапшовка, а от нее до шоссе четыре километра.
— Ты скажи, сколько часов еще ехать? — устало спросила Тамара Николаевна.
— Часа три-четыре. Да ты не бойся, Тамара! Приедем, дам Рыжухе овса. Пока она будет кормиться да отдыхать, мы с тобой в комнате ожидания поедим, чаю выпьем. — Венков откинул брезент, проверил, на месте ли корзина с едой и термосом. — Посажу тебя в вагон и поеду обратно.
— Переночевал бы ты на разъезде-то, а то ночь захватит в поле.
— До ночи далеко.
— А мне все кажется, что уже вечер.
— Это из-за дождя.
— И когда он перестанет лить!
— Пусть льет: это хлеб, овощи, мясо. Без дождя нам плохо. А ты уж наберись терпения.
— Ладно. Я ничего. Ты вот как обратно-то поедешь?
— Как сюда ехал, так и обратно.
— Сколько едем — ни души не встретилось.
— Это неважно. Но-но-о, Рыжуха!..
Лошадь мотает головой, чавкает под копытами грязь, шумит дождь.
16
Владимир Жбанов вернулся в Усовку уже после открытия клуба и как-то вечером зашел туда. Хотя помещения еще не были полностью оборудованы, еще не успели покрасить полы, окна и двери — это отложили до весны, — в комнатах уже тренькали струны гитары и мандолины, Прошка тыкал тупыми пальцами в клавиши гармони, в другой комнате девичьи голоса разучивали песню, в библиотеке шелестели газетами, а на сцене Алексей Венков с парнями заканчивал настил пола.