— Я не могу, это наследница Зачарованных Садов, — «а то бы выкинул» невысказанное повисает в воздухе.
— Да я сама уйду! — обиженно восклицаю я и, подхватив мишку, пытаюсь выбраться из кареты, но Ромион с магом встают в проходе грудью.
— Виола, не смей!
— Ваше Высочество, подождите, прошу вас… Минутку… Еще немного. — Колдун чарует, я с подозрением за ним слежу… Но в лягушку вроде не превращаюсь. Зато Ромион вдруг выдыхает, как будто снял с себя всю тяжесть мира.
— Звезды…
— Я запечатал… Ее Высочество… — задыхаясь, как после пробежки, говорит придворный маг.
— Надолго? — с надеждой интересуется Ромион, но маг качает головой:
— Часа на три, не больше.
— Я сейчас же вызываю королеву Садов! — бледнеет Ромион.
— Эй, а может, мне кто-нибудь объяснит, что происходит?
Но Ромион себе не изменяет. Он торопливо отдает приказы, сдает меня с рук на руки армии горничных, которые несут меня в то, что здесь называется «гостевыми апартаментами», а по сути — дом в доме, в смысле, во дворце. Одна купальня чего стоит!
Где-то на периферии маячит придворный маг, но больше никаких мужчин — только горничные. Уносят моего Самсона, снимают с меня пижаму, облачают в утреннее платье, пытаются прибрать мои волосы… И когда терпеть это у меня сил больше нет, дурдом наконец прекращается — с приходом мамы.
Она вплывает в купальню, точно на облаке — из летних терпких ароматов. Розой всегда пахнет моя сестра, фиалкой, если верить Дамиану, — я, а вот мама — это всегда цветочная смесь, терпкая и требовательная. В детстве я представляла, что это золотая пыльца вокруг мамы — облако. И до сих пор мне так кажется — неудивительно, ведь мама теперь носит все золотое. Я не знаю названия ткани, из которой сшито ее платье, но это что-то цветочное. В смысле, если взять лепесток той же розы и приложить к маминому платью да покрасить в золотой, будет не отличить от той ткани.
Всегда красивая, моя миниатюрная мама теперь держит себя как истинная королева. Горничные перед ней расступаются, приседая в реверансах, словно заранее знали, что королева фей придет навестить дочь.
Я же смотрю на нее и вижу, что теперь, когда проклятие снято, я действительно очень на нее похожа. Волосы, фигура — возможно, у всех фей такие. Но вот черты лица — мы кажемся сестрами теперь, точно так же, как когда-то мама с бабушкой казались сестрами мне. Просто одна чуть-чуть старше — видно по взгляду. Мудрее, быть может?
Это было лет десять назад. Интересно посмотреть на бабушку сейчас… Ха. Сдается мне, скоро так и так ее увижу.
Мама прогоняет служанок и сама принимается за мной ухаживать… Дамиан как-то заметил, что я странно говорю о матери — о крестной ведьме и то теплее. Ему есть чему удивляться — у него, рассказывают, была нормальная, обычная мать. А я уже лет десять знаю: моя мама — наследница (а теперь и вовсе королева) и титул важнее, чем дочь. Дочери. Так или иначе, меня никогда это не удивляло: сложно удивляться обычаям фей, побывав в их Садах. Я и не удивляюсь — ни тому, что мама все-таки бросила папу, и даже ни тому, что отца Роз она точно так же бросила, как и саму Роз. Для фей это нормально: наследница обязана родить дочь… И забрать ее, когда та вырастет достаточно, чтобы ее магия пробудилась. Обычно это происходит в двенадцать, но я была проклята, а Роз так и осталась феей лишь наполовину. Это я тоже приняла как данность: хоть Роз и казалась мне истинной феей, до уровня мамы она никогда не дотягивала. Не такая красивая и без… всего этого. Флера. Пыльцы. Всего, что делает фею феей. Не знаю, мне пока сложно это объяснить, но я уже чувствую.
Сейчас, выходит, мое время пришло — этого я и боялась, когда говорила Габриэлю: я была в Садах и знаю, что там могут сделать с человеком. Со мной. Я не фея в душе, мне будет сложно. Наверное, мама это тоже чувствует: она долго стоит за моей спиной, глядя через мое плечо в зеркало. У нее тоже темно-синие, почти фиолетовые глаза, но взгляд сейчас грустный. Она знает, что меня ждет. Она сама через это прошла.
Я же говорила, что сказка сказкой — а жить в этом мире… Не знаю, может быть, принцессой это было бы замечательно. Но не постоянно, не всегда. И не феей. Не мне.
— Я научу тебя, как дать понять мужчинам, чтобы они тебя не тревожили, — говорит мама наконец. Она не говорит: «Я научу тебя, как стать незаметной». Или: «Как вернуть все, как было прежде». Мы обе знаем, что это невозможно.
Мама маленькая, меньше меня. Может быть, даже меньше Ромиона. И ее голос — он не человеческий, он тоньше. Нотки этого «нечеловеческого» я слышу последний месяц и у себя, когда говорю.