Когда Дома творчества только организовывались и под Москвой и в южных городах, кое-кто острил, что чудаки вздумали устраивать фабрики романов и пьес. Острота оказалась неудачной: в спокойных и приятных условиях писатели создали в Домах творчества много хороших книг. Так, в Малеевке, в верхнем зале, стоят в ряд шкафы — выставка с книгами, написанными здесь. Например, «Цусима» Новикова-Прибоя, детские книги Баруздина, романы Александра Бека, рассказы Валерии Герасимовой, стихи Владимира Солоухина и много, много других.
У Льва Толстого была своя Ясная Поляна, где он нашел то спокойствие, ту душевную сосредоточенность, которые необходимы для творчества. Впрочем, насколько мы знаем, это спокойствие омрачалось семейными неладами и неудовольствиями. Наши писатели получили свои коллективные Ясные Поляны, где, отвлекшись от повседневных городских забот и шума и покончив с кислородным голоданием, неминуемым в больших городах, они могли бы написать свои произведения. Не будем шутить над массовым (сравнительно массовым) скоплением писателей разных возрастов и жанров под одной кровлей: Дома творчества — во всех отношениях великолепное достижение именно наших дней, именно нашего советского строя.
А Как хороша здешняя природа! Среднерусский лес, с таким мастерством описанный Леонидом Леоновым, — это ведь прежде всего подмосковный лес. Нежная береза, могучие ели, а вот через дорогу и золотая сосна. Лес вплотную подходит к Малеевке, не потому ли здесь и дышится и… пишется лучше, легче?
«Какая лакировка действительности! — небось, скажет или подумает какой-нибудь хлюст. — В Домах творчества так много бездельников и никому ненужных вдовиц давно умерших писателей, причем вдовы разделяются на первую жену, вторую, а иногда даже и третью!»
Нет, и здесь термин «лакировка» — несправедливый термин, потому что сознательно призывает людей закрыть глаза на добро.
Николай Осипович и Надежда Павловна обедали за отдельным столиком в импозантной столовой Дома творчества. Николай Осипович был в отличном настроении: вчера ему удался единственно верный поворот в поступках и мыслях молодого героя, была найдена та единственная краска, которая придала портрету нужный и верный колорит.
Правда, всякому писателю в первые сутки написанное кажется и верным и точным. Потом наступают раздумья и начинаются мучительные переделки. Но сейчас Надежда Павловна безошибочно знала, что ее муж находится в приподнято-радостном состоянии «первых суток». В подобных случаях — это она тоже знала — Николай Осипович склонен говорить о курьезах и нелепостях в нашем «словесном хозяйстве» — это выражение приводил Семенов, как якобы цитату из выступления литературоведа.
— А ты подумала о том, что у нас везде в крупных городах имеется гостиница «Астория»?
— Ну и что же? — терпеливо спросила Надежда Павловна, играющая в подобных ситуациях роль подавателя мечей.
— А то, что название «Астория» происходит от фамилии лорда Астора, крупного владельца отелей в Европе и Америке! — торжествующе объяснил Николай Осипович. — Это понятно. Но непонятно, почему мы, скажем, в Ленинграде прославляем лорда Астора! И даже пишем пьесу, в заголовок которой попадает эта же фамилия!
— Ешь закуску, — сказала Надежда Павловна. — Смотри, за соседними столиками все уже съели!
Минута прошла в молчании, потом Николай Осипович начал снова:
— А знаешь, как перевели во Франции название пьесы Горького «Булычов и другие?» Вот как: «Булычов и другие произведения де мосье Горький» А?!
— Ешь суп! — взмолилась Надежда Павловна.
Николай Осипович снова взялся за ложку, но едва не поперхнулся: держа под руку какого-то незнакомого молодого человека, к столу подошла Таня.
Она поцеловала мать и нежно погладила отца по руке с набухшими старческими венами.
— Танечка! — засветилась радостью Надежда Павловна. — Где же Олег?
— Его вызвали в Одессу. Позвольте вам представить…
Таня сделала движение в сторону молодого человека.
Глаза сидевших за столом обратились на смущенного Альфреда. За соседними столиками кое-кто тоже с любопытством повернулся в сторону Семеновых. Здесь все знали друг друга, и появление нового лица заинтриговывало. Сидевший неподалеку писатель с мешками-щеками, мешками под глазами и мешком отвисшим подбородком вдруг замолчал. Его сосед по столу, молодой кабардинский поэт, благословил судьбу, пославшую неожиданное спасение от потока острот, которые за каждой трапезой обрушивались на его голову. Благожелательно настроенный поэт приписывал свою невосприимчивость к юмору соседа собственному плохому знанию русского языка.