[37], моя мать здесь, сегодня вечером все у меня здесь, я умер и рождаюсь, и я еще не кончил, и не в силах начать, это моя жизнь. Как это разумно, и на что же мне жаловаться, на то, что больше не слоняюсь у входа на кладбище, говоря себе: «Лишь бы только эта комедия продолжалась, чтобы дали время доиграть», в чем же моя жалоба, возможно, в этом. Я был прав, когда беспокоился, понятия не имея, о чем беспокоюсь, и когда ходил взад и вперед и ломал себе голову над тем, что бы это могло быть, и говорил себе: «Это не я, меня еще нет, меня еще не заметили», и когда потом говорил себе: «Нет, нет, это я», и когда, к тому же, переставал быть, и когда ускорял шаг, чтобы поспеть до следующего приступа, как если бы я шагал к определенному часу, и когда говорил себе, и так далее. Едва ли я мог оставаться незамеченным все это время, однако трудно сказать, что я не остался незамеченным. Я не говорю о приветственных словах, мне бы первому они доставили беспокойство, почти так же, как кивок головой или взмах руки. Но другие знаки, неустранимые, вздрагивания и гримасы, которыми люди невольно вас обвиняют, тоже нет, мне кажется, разве только со стороны лошадей, впряженных в катафалки, правда, хорошо вышколенных и снабженных шорами, хотя и в этом я, возможно, обольщаюсь. Правда, я не помню больше ни одного лица, это доказывает, что меня здесь не было, нет, это ничего не доказывает. Но ясно, что я не подвергался притеснениям, иначе разве я остался бы к этому нечувствительным? Увы, боюсь, они бы могли терзать меня самым лестным для меня образом, и я не стану уверять, что вообще не заметил бы этого, но скажу, что это бы все равно не помогло мне почувствовать, что я, пожалуй, все же здесь, а не в другом месте. И не исключено, что я успел провести половину жизни в тюрьмах их государства, искупая прегрешения другой половины, а мое добровольное ожидание неизвестно чего перед воротами кладбища так и не смягчилось ни единым мгновением передышки. Но что если они, утомленные тем, что после каждых вынужденных каникул я поднимаюсь на ноги и возвращаюсь к воротам кладбища, позволили себе слегка утяжелить свои удары, ровно настолько, чтобы причинить смерть, не нанеся трупу ни малейших повреждений, там, у ворот кладбища, где я появился тем утром, едва успев расслабиться, уплатив свой долг обществу и вновь взвалив на себя свою старую вину, то взад, то вперед, шагом то медленным, то стремительным, как шаг заговорщика Катилины[38], ткущего крах отчизны, говоря себе: «Это не я, нет, это я», и говоря себе: «Там есть выход», нет, нет, я перепутал, я наверное перепутал, здесь и там, теперь и тогда, совершенно так же, как я их путал тогда, тогдашнее здесь, тамошнее тогда, с другим пространством, другим временем, отличить их было трудно, но не труднее, чем теперь, теперь, когда я здесь, если я в самом деле здесь, а не там, не расхаживаю больше, смущенный, взад и вперед перед входом на кладбище. Или я просто сел в конце концов и прислонился к стене, и впереди долгая ночь, пока мертвецы, лежа на спине, на смертном ложе, в саванах или в гробах, ждут восхода солнца. Но что я делаю, я пытаюсь понять, где я, чтобы, если понадобится, уйти в другое место или сказать себе: «Остается только ждать, когда за мной придут», такое у меня ощущение в иные минуты. Потом оно проходит, и я вижу, что нет, это не то, это другое, трудноуловимое, и я это не улавливаю или улавливаю, как когда, да это и все равно, потому что это тоже не то, но еще что-то другое, или первое, что приходит в голову, или всегда одно и то же, то же самое, что навязывается, к моему смущению, и исчезает, а потом опять навязывается, к моему смущению, которое так и остается неудовлетворенным или временно умирает от голода. Кладбище, да, туда бы я вернулся, сегодня вечером именно туда, подхваченный своими словами, если бы я мог выбраться отсюда, иными словами, если бы я мог сказать: «Выход там», тогда узнать, где именно, было бы просто вопросом времени, и терпения, и последовательности идей, и удачного словесного выражения. Но тело, с которым туда идти, где тело? Это вторично, это вторично. И я не сомневаюсь, я бы нашел этот выход, раньше или позже, если бы я мог сказать, что он там, или где-то еще, остальные слова у меня нашлись бы, раньше или позже, и сил бы хватило туда пойти, и я бы пошел, и прошел насквозь, и увидал красоты небесные, и снова увидел звезды.
вернуться
…моя могила здесь, моя мать здесь… — Когда беккетовский герой мечтает о том, чтобы раствориться в женщине, в амниотических водах материнского лона, им движет желание отказаться от тела как такового и соответственно от своей индивидуальности. Подобного рода демарш, однако, таит в себе опасность того, что бытиё «личное» превратится в гомогенную массу, которая, подобно плазме, породившей органическую жизнь, скрывает возможность нового зарождения жизни, нового блуждания по кругам существования.
вернуться
…заговорщика Катилины… — Луций Сергий Катилина (108–62 до н. э.) — руководитель заговора, направленного против римского Сената. Заговор был разоблачён Цицероном.