— Мама, я беременна, — сказала Кэлли, — у меня уже виден живот.
— Это никого не удивит, — сказала мать.
Пусть так. Кэлли на все соглашалась. Говоря по правде, в глубине души она радовалась, что будет венчаться. Она сказала;
— Генри, ты как считаешь?
— О… чень хорошо, — ответил он, кивая, с вдумчивым видом. — О… чень мудрая концепт… тория…
Когда рассвело и запели малиновки, Генри и отец крепко спали, сидя на стульях, отец — распластав по столу руки и уткнувшись в них лицом, Генри же — выпрямившись, тихий и мирный, открыв рот, как спящее дитя.
А после этого до сего дня Кэлли сновала, носилась без отдыха, и все бегом. Когда тете Анне сказали, что Кэлли венчается через две недели, старушка посмотрела на ее живот зорко-зорко, словно вдевала нитку в иголку, и проговорила: «Так, так, так, так». Мать Кэлли заплакала, будто она сама и совершила грех. (В доме у тетушки Анны это иначе, как грехом, не называли, там на каждой стене висели изображения Христа и лиловые бархатные коврики, на которых золотом вышито: «Иисус-спаситель» и «Я — путь, истина и жизнь».) Затем, к изумлению Кэлли, сморщенное дубленое личико тети Анны осветилось ведьмовской ухмылкой.
Но вот все приготовления позади — приглашения на свадьбу, примерки, телефонные звонки, закончились споры, в какой комнате кого из родственников поместить и кто на какой машине поедет в церковь. Собралась вся родня, главным образом с материнской стороны, Кэлли никогда еще не видывала в одном доме столько Джонсов, Томасов и Гриффитов. Прямо тебе старинная валлийская сходка. Отец сказал, куда ни плюнь, собьешь с ног штук четырнадцать валлийцев. Дядюшке Хью это очень понравилось. Он хлопал себя по колену и все повторял эту остроту, перевирая ее от раза к разу все больше и больше. А отец будет теперь ее вспоминать лет пятнадцать, как он уже двадцать пять лет вспоминает другую свою удачную шутку: «Первый апрель — никому не верь. Отворяй телегу — ворота приехали!»
Итак, наконец может она побыть одна. Через полчаса дядюшка Джон отвезет ее в церковь, и там опять в последнюю минуту поднимется суматоха и суета, — все до мельчайшей подробности должно пройти как надо, в согласии с ритуалом. Кэлли подумала: лучше бы мы расписались у мирового судьи, а потом бы все им рассказали.
В старинном валлийском свадебном наряде она чувствовала себя неестественно, фальшиво. Другое дело, если б я была хорошенькая, думала она. Она прямо вздрогнула, когда первый раз взглянула на себя в зеркало, примеряя это платье. Оно оказалось теснее, чем она ожидала, и жесткая материя царапала кожу. От времени платье сделалось желтоватым, но, несмотря на это, в нем сохранилась какая-то мистическая чистота, непорочность. Костлявые запястья и большие, как у мужчины, кисти рук неловко торчали из кружевных манжет. Лицо выглядывало из-под приподнятой вуали хмурое, с крупными и резкими чертами. Не было впечатления невинности, нежности, ясности — одна угловатость. Кэлли сказала:
— Оно мне не подходит.
— Кэлли, не глупи, — сказала мать. — Мы его чуточку подгоним, вот и все.
Она ответила с яростью:
— Я имею в виду, что это платье не для меня.
— Вдохни поглубже, — сказала тетя Анна.
Потом они накололи платье булавками, мать сделала шаг назад, осмотрела ее и улыбнулась со слезами умиления, не замечая, какой у дочери кошмарный вид. Тогда и Кэлли залилась слезами.
— Мама, — сказала она, — у меня слишком большие ноги.
— На одной свадьбе, где я играла на органе, невеста споткнулась и сломала руку, — сказала тетя Анна.
— Мама, да послушай ты меня, — взмолилась Кэлли. — Ты только посмотри на меня!
— Ну, ну… — сказала мать. — У тебя прелестный вид.
Кэлли стиснула зубы. Но она смирилась и со свадебным нарядом, как смирилась со всем остальным. Скоро конец.
День был чудесный. Кэлли застыла, как стекло в окне, сложив перед собою руки, прикрыв лицо вуалью. За дорогой золотилась стерня, там несколько недель назад колыхалась пшеница мистера Кука. Справа, сразу за полем начинался склон, внизу закусочная мистера Сомса и долина, а еще дальше серо-голубые горы упирались круглыми вершинами в голубовато-белый небосвод. Пригревало солнышко, легкий ветерок шевелил листья кленов. Вот не спеша ползет грузовик булочника и сворачивает, поравнявшись с почтовым ящиком. Чудесный день, ну просто по заказу, подумала она. Мысль эта, казалось бы, возникла от избытка счастья, но Кэлли вовсе не была уверена, что счастлива. За углом дома пели дети, их не было видно из окна.