Он нашел их за гаражом. Увидев их, он остановился, но ни Саймон, ни Джимми даже не обернулись. Саймон сидел на бочке из-под бензина и что-то писал карандашом на деревяшке, а Джимми стоял рядом и смотрел. Генри был в нескольких шагах от них, но он вдруг понял, что они его не замечают.
— А почему? — спросил Джимми, и Саймон сказал:
— Потому что он любит всех детей, которые покаялись. — Говорил он тихо, наставительно.
Генри похолодел. Джимми спросил:
— Кто такой бог?
Генри резко позвал:
— Саймон!
Тот вскочил и сразу же привычно укрылся за личиной раболепия.
— A-а, здрасьте, — сказал он.
Генри не ответил. На щеке у него дергался мускул, в груди стеснило так, что он с трудом мог перевести дыхание. Джимми испуганно на него посмотрел, словно его застали за какой-то шалостью.
— Саймон, с вами хотели бы потолковать полицейские. Там, в закусочной, — наконец сказал Генри.
Саймон, казалось, сперва не понял его слов, потом он уяснил себе их смысл и встал.
Генри ждал, заложив руки за спину, кипя от гнева, но стараясь не обнаружить его, и, когда Саймон с ним поравнялся, он повернул назад и зашагал с ним рядом. Джимми двинулся было следом, но Генри сказал:
— А ты домой.
Малыш открыл уж рот, но не успел ничего возразить — Генри сердито махнул рукой в сторону дома, и Джимми поплелся туда по траве. У порога он заплакал.
— Чем вы там занимались? — отрывисто спросил Генри.
Саймон покраснел, как дитя, и протянул ему деревяшку. Буквы были выведены с нажимом, как надпись на школьной доске: БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ. Вокруг узор из завитушек.
Генри не сказал ни слова. Они приблизились с черного хода к закусочной, и Генри прошел вперед и распахнул перед Саймоном дверь. Саймон заколебался, как-то испуганно взглянул на Генри, повернув к нему подергивающееся от тика лицо; потом вошел. Мать Кэлли в дальнем конце стойки наполняла горчичницы.
Младший полицейский смахивал на итальянца, красивый, с резкими чертами лица. Старшему было, наверное, лет пятьдесят, живот объемистый, а личико тощее, съёженное. Оба сидели без шляп. Саймон подошел поближе, облокотился о стойку, щуплый, в мешковатом пиджаке, обвисших на заду брюках, и выжидательно глядел на полицейских. Он казался очень маленьким, когда стоял вот так, нахохлившись, как дряхлый старичок, и подогнув ноги внутрь коленями. Полицейский, который сидел к нему ближе, молодой, сказал:
— Садитесь, Саймон. — Саймон взобрался на табурет.
Генри тоже подошел к стойке и остановился, скрестив руки на животе и глядя в пол. Гнев его начинал остывать. В чем-то он был несправедлив, несомненно. Ну не смешно ли злиться, когда старик внушает ребенку, что бог есть любовь? Вероятно, он завелся от слова «покаяться». Если так, то это еще смешней. Что означает «покаяться» для двухлетнего малыша? Или, может быть, его рассердило, что они оказались за гаражом? Но Саймон в этом в общем-то не виноват. Джимми бегает за ним повсюду, и ведь, собственно, он сам и Кэлли поощряли эту дружбу. Генри еще сердился, но одновременно ему было совестно. Затем его внимание привлекли слова полицейского: