Мы тепло поблагодарили за помощь представителя Совмина. Видно было, что и он доволен. Да и правду сказать, он очень старался.
— Я могу передать, что у вас нет замечаний? — спросил он на прощание.
— И огромную благодарность! — с полным на то основанием ответил я.
К этому времени пространство вокруг могилы заполнилось людьми: собрались мои друзья, друзья Неизвестного, просто знакомые и незнакомые. Все были возбуждены, смеялись, поздравляли Эрнста Иосифовича и меня вместе с ним. Словом, праздник!
Официальных лиц не было. Пришел только один член художественного совета — Цигаль. Обошел памятник со всех сторон, поздравил Неизвестного, но не удержался:
— Ты все-таки не учел нашего пожелания уменьшить высоту.
Камень выдержали в размерах проекта, но Эрнст Иосифович не спустил замечания:
— Нам пришлось даже несколько поднять высоту по сравнению с прикидками.
На этом они разошлись.
— Пора расплачиваться, — весело обратился я к Неизвестному. — В договоре оговорен гонорар, и вручен он должен быть по завершении работ.
Когда мы познакомились и начали переговоры, Неизвестный отказывался от денег. Однако, поразмыслив, он согласился, что бесплатная работа может быть расценена как некая демонстрация. Мы оговорили сумму гонорара.
— Что же, работа сделана большая, и деньги я заработал честно, — в тон мне ответил Неизвестный, пряча конверт с деньгами. — Теперь приглашаю отметить это событие.
Мы отправились в «Националь». Импровизированный банкет завершил этот счастливый день.
На следующее утро мы снова пришли на кладбище. Вокруг памятника стояла толпа людей. Вся плита завалена осенними цветами. Люди обсуждали, спорили, фотографировали…
…И по сей день вокруг памятника много споров: одним он нравится, другие активно против. Но главное — никто не остается равнодушным. Мы добились цели — на могиле незаурядного человека встал столь же незаурядный монумент. Многие заходят сбоку в поисках авторской подписи. Иногда возникает недоумение:
— Автор Неизвестный, почему он пожелал сохранить свое имя в тайне? Другие поясняют:
— Это фамилия — Неизвестный.
Больше всего вопросов вызывает сочетание белого и черного. Когда меня спрашивают, я, как правило, не пересказываю замысел автора.
— Каждое настоящее художественное произведение живет своей жизнью, и вы видите в нем себя, оно отражает ваши мысли, — говорю я как заправский искусствовед. — Думайте и смотрите.
Мнений много: добро и зло, жизнь и смерть, удачи и неудачи в судьбе Хрущева. А одна женщина объясняла:
— Белое — это хорошие дела, черное — плохие. Что ж, каждый из них по-своему прав.
Много разговоров вызвал бюст. Замысел автора остался непонятным большинству. «Голова как отрубленная», — говорят многие.
Не получил одобрения у первых посетителей и цвет старого золота. Впрочем, это уже прошлое. Время распорядилось цветом. Сейчас голова почти черная, а плита сероватая.
Мне кажется, что усилия и Неизвестного, и мои, и всех, кто нам помогал, не прошли даром, и отцу установлено надгробие, достойное его имени и его непростой жизни.
Хотя мы стремились закончить установку памятника к годовщине смерти отца, в наши планы не входила церемония официального открытия. Мы не хотели раздражать власти — всякие речи неизбежно вызовут резонанс, привлекут к памятнику ненужное внимание. Наученные горьким опытом, мы не брались предсказать, чем это может кончиться. Приказом снести памятник? Жизненный опыт говорил, что это предположение не так уж абсурдно. Более вероятными были неприятности для тех, кто нам помог — думаю, не исключая и Алексея Николаевича Косыгина.
Мне вспомнились слова Евтушенко: «В молчании есть что-то более значительное», — и я решил последовать его рекомендации. Однако жизнь распорядилась иначе.
В годовщину смерти мама собиралась прийти на кладбище попозже, после закрытия, когда посетители разойдутся и можно тихо постоять у могилы. 11 сентября 1975 года было пасмурно, холодно, временами шел дождь. Когда мы подъехали к воротам кладбища, там собралась большая толпа. К тем, кто каждый год в этот день приходил почтить память отца, на сей раз добавились и незнакомые его почитатели, иностранные корреспонденты.
К машине подбежал Женя Евтушенко. Он открыл дверцу, бережно поддержал под локоть маму, помог ей выйти. Раскрыл над ней большой зонт. Все время он держался рядом с ней, в центре внимания. Тихонько спросил меня:
— Кто будет говорить?
Видимо, отказ от выступления четыре года назад не давал ему покоя, и теперь он хотел исправить свою ошибку. Но мы не хотели ни митинга, ни речей. Тем не менее у памятника он сказал несколько теплых слов об отце.