Анастас Иванович предложил нам сесть в кресла. Сам устроился за столом. Обстановка была сугубо официальной.
— Ручка есть? — спросил он меня.
— Конечно, — не понял я, полез в карман и достал авторучку. Микоян показал на стопку чистых листов, лежавших на столе.
— Вот бумага, будешь записывать наш разговор. Потом расшифруешь запись и передашь мне.
После этого он несколько приветливее обратился к Галюкову:
— Повторите мне то, что вы рассказывали Сергею. Постарайтесь быть поточнее. Говорите только то, что вы на самом деле знаете. Домыслы и предположения оставьте при себе. Вы понимаете всю ответственность, которую берете на себя вашим сообщением?
Василий Иванович к тому времени полностью овладел собой. Конечно, он волновался, но внешне это никак не проявлялось.
— Да, Анастас Иванович, я полностью сознаю ответственность и отвечаю за свои слова. Позвольте изложить вам только факты.
Галюков почти слово в слово повторил то, что он говорил мне во время нашей встречи в лесу. Я быстро писал, стараясь не пропустить ни слова.
Пока Галюков рассказывал, Микоян периодически кивал ему головой, как бы подбадривая, иногда слегка морщился. Но постепенно он стал проявлять все больший интерес.
Василий Иванович закончил рассказ об уже известных мне событиях и вопросительно посмотрел на Микояна.
— Вы давно работаете с Игнатовым? Расскажите о нем, может быть, вас что-то настораживало раньше? — поинтересовался Микоян.
Галюков начал вспоминать о каких-то фактах многолетней давности, они неожиданно вплетались в недавние события.
— Нужно сказать, что отношение Игнатова к Хрущеву менялось в зависимости от продвижения Николая Григорьевича вверх или вниз по служебной лестнице. А у него постоянно взлеты перемежались падениями. В эти периоды он начинал зло ругать Хрущева. Когда нас перевели из Ленинградского обкома в Воронеж, Игнатов был очень недоволен — из второй столицы его выбросили в рядовую область.
Помню, приехал Никита Сергеевич в Воронеж на совещание по сельскому хозяйству. Он тогда объезжал основные районы, проверял подготовку к севу, беседовал с активом. Вышел Хрущев из вагона, поезд был не специальный, а обычный. Вокруг народ снует, каждый своим делом занят: одни целуются, обнимаются, другие уже вещички к выходу тащат. Никто на Хрущева внимания не обращает. Только уж если кто совсем на него переть начинает, охранник в штатском вежливо ручкой показывает — мол, обойдите сторонкой. Все это недолго продолжалось.
Местное начальство, конечно, встречать Хрущева приехало: обком, исполком, военные — как принято. Только мы подошли, толпа стала собираться — любопытно, кого это встречают. Тут и узнали Хрущева, зааплодировали, приветствовать стали, выкрики раздались одобрительные. Игнатов все заметил и, когда мы, проводив Хрущева в приготовленную для него резиденцию, садились в свою машину, удовлетворенно отметил:
— Не любят его. Видел, как плохо встречали?
Совещание проходило бурно. На нем были не только воронежцы, но и руководители соседних областей. Никита Сергеевич часто перебивал докладчиков, задавал вопросы, вставлял едкие критические замечания. Другим доставалось, а Воронежскую область он похвалил.
В перерыве, когда Игнатов вышел из комнаты президиума, я поздравил его:
— С успехом вас, Николай Григорьевич. Нас одних Никита Сергеевич похвалил.
— Что ж, я мало труда вложил? — задиристо ответил Игнатов.
— Бывает, работаешь, работаешь, сил не жалеешь, а начальство приедет и по косточкам разложит.
— Хм, попробовал бы он только. Я бы его сам разделал, — отозвался он и отошел.
Или вот в ту же осень отдыхали мы в Сочи, как обычно. Я узнал, что на отдых приезжает Хрущев. Доложил об этом Игнатову и предложил съездить в Адлер, на аэродром, встретить.
Игнатов меня выругал:
— Хруща-то? Иди ты с ним… Если хочешь, встречай сам.
Надо сказать, что в раздражении он никогда не произносил фамилию правильно, а сокращал презрительно: «Хрущ».