- Как же ты с нами так? - спросил полковник, глядя на него с холодным спокойствием. Штабс-капитан, ожидая, очевидно, за этим кажущимся хладнокровием сильнейшего взрыва эмоций, привстал. Катя взяла его за руку.
- Время такое было. Классовая борьба, - сказал Никита, глядя в пол.
- Дело-то уголовное. Не надо классовую борьбу приплетать, - сказал доктор. - Тут касса, а не классовая борьба твоему деянью причиной. Кстати, где она?
- Вот, постоялый дворец построил. Чтоб было, где вас принять. Я, за час до стрельбы, ящики на осла нагрузил. Он и утащил ее на себе к моей избушке.
- Ради чего же наши мытарства все?
- Покуда прощения у вас не получу, быть мне здесь во веки веков в осени.
- Это что же такое? Жизни у нас отнял, казну, отгрохал себе отель...
- Располагайтеся хоть навечно...
- ... и еще прощенья испрашивает?
- Без прощенья я не могу.
- Нас пятнадцать человек было, - сказал поручик. - А с прочими как?
- Они уже простили и съехали. Вы припозднились только.
- Куда?
- Кто куда. Кому Вира, кому Майна, кому что-то еще...
- Что ж, этот твой отель - перевалочная база? И кто же тот такелажник, который их по месту жительства определяет?
- Сами определяются. Согласно своим представлениям о лучшей действительности.
- По вагонам? А потом под откос? - не удержавшись от попрека прадеду, спросил и Антон, вспомнив про вагоны в степи.
- Вагоны не я подаю. Они не мои, а железнодорожные. На мне и так грехи тяжкие, не надо еще и катастрофы мне приписывать.
- Что будем делать, господин полковник? - спросил штабс-капитан.
- Не знаю. Может, вернусь в тринадцатый год. Может, удастся что-либо поправить...
- Тогда уж на столетие раньше вам надо, - сказал доктор. - А вам, вероятно, хотелось бы в рыцарские времена? - Он обернулся к Изольде.
- Ах, нет. Я уже не могу без телефона, - сказала она. - А вы, Смирнов, сядете здесь и будете сидеть?
- Нашли самого смирного, - обиделся Смирнов.
- Я имею в виду, с дедушкой этим что делать прикажете? - повторил свой вопрос артиллерист.
- Я человек простой. Простить меня нужно, вот что...
- Простой, но напористый. А штабс-капитан сейчас кого угодно простит, - сказал Смирнов, артиллеристу завидуя. - Откуда ж ты знал, что мы придем?
- А я ж вас звал. И карту предоставил, и проводника. А уж в дудку дудел, дудел...
- Надо же, просто как, - сказал полковник. - Встал из своей могилы и свистнул. Народ и потек. Странно только, что только мы твоей дудки не слышали. А народ ...
- Какие соблазны, однако, грезятся в этих звуках, - сказал доктор. - Да вы прямо таки Rattenfanger.
- Разве ж я виноват в том, что они принимают глас этой смертной флейты за зов фортуны. Думают, что счастье им, а оно вона как.
- Подполковник там был, если помните... - сказала Изольда. - Хотелось бы его повидать. Куда он от вас съехал?
- Этот бродит еще, - сказал дед. - Слышит дудку. Но не идет. Все это пустое упорство. Все равно ко мне притекет...
- Ну что, господа? - спросил доктор. - Как мы с ним все-таки быть будем?
- Проще бы вам надо быть. Прощать надо, - сказал Никита.
- Вы, господа, как хотите, - сказал полковник, - только я прощеньями не занимаюсь. Пощадами - да. А прощеньями - Бог.
- Так я же не тороплю, - сказал Никита. - Время у вас есть, чтобы понять, и вечность, чтобы простить. Я же со своей стороны вас всем обеспечу. Согласитесь, есть разница, где пребывать. Между небом и небом или между землей и землей.
- Нет, братец, мы с прощением повременим, - сказал доктор, что-то про себя сообразив и несколько оживившись. - А у тебя поживем. Осень-другую.
- Это, как вам угодно, - оживился и Никита. - Коли уж отошли к лону, то лучше вам здесь. Тут хорошо. Как у Бога за пазухой или в других у Бога местах. Сбросив бремя времен, можете существовать при этом отеле вечно.
- Прямо благодать Божья, - сказал поручик.
- Град в пределах ее досягаемости. А уж пир я вам закачу...
- Что еще нас ожидает в этом городе грез? - спросила Изольда.
- Грезы бывают грязные, - сказал поручик.
- Займете здесь номер, господин поручик. Или, если хотите, два. Обзаведетесь поручицей. Вот и матросик ваш. Смотрите, насколько подрос.
Действительно, тот вырос уже настолько, что самостоятельно перелез со стола на стул и, перейдя с писка на дискант, внятно потребовал для себя пижаму, чем несколько развеселил общество. Носовой платок штабс-капитана, найденный им в кармане, сделался ему мал.
- Пижамку? Это мы мигом.
- Пир обещал, - напомнил матрос. - Так пусть распорядится.
- Да, действительно, - сказала Изольда. - Уж вы не могли бы за небольшое спасибо скорее нас накормить?
- Так простите?
- Там видно будет.
- Нет, пусть он часы со стены снимет, - сказал поручик.
- Ладно, ты уж братец подавай что-нибудь, - махнул рукой Одинцов.
Хозяин отеля, бывший одновременно и за официанта, а возможно и за повара и за держателя погребка, убежал.
- Куры? Смотри, и здесь куры, - сказал матрос, едва он появился с подносом из дверей кухни.
- Лично вам, знаете, я даже две, - сказал Никита. - Одну рисом кормили. Другую пшеничным отборным зерном. Потом скажете разницу.
- Опять эти куры топтаные, - сказал недовольный поручик, ковыряя курицу.
- Что вы к цыпленку цепляетесь? Иль не угодил? Вы ешьте, господа, ешьте, я еще принесу. Вы же вдвойне налегайте, чтоб в росте прочих догнать, - вновь обернулся Никита к матросу.
- За ним дело не станет, - проворчал поручик. - У него к этому делу любовь.
- Любовь она и есть любовь, - бормотал Никита. - Независимо от того, где поселилась: в желудке или в душе.
Поручик капризно отодвинул свою тарелку.
- Отравит еще этот гарсон...
Но владетеля отеля этим он не обидел и даже совсем не смутил.
- А нет ли у вас кальвадосу? - спросил матрос. - Помню, во Франции, только наш супердредноут к Гавру подгреб...
- Рано тебе еще кальвадос, - сказала Изольда. - Подрасти сначала, Васёк.
- Владимир, - поправил матрос. - Васи во мне больше нет. Васю, оплакав, на тропе оставить пришлось.
- В этом качестве ты и количественно невелик, - попытался сострить поручик.
- Пьянство, Володя - это и есть то вечно-бабье в русской душе, о котором невнятно пытались философы, - сказала Изольда.
- Нет, в Нормандии мы нормально...
- Что же у вас из вин?
- Шато Озон, Шато Кюре Бон, Шато Босежур... - открыл карту вин Никита.
- А что-нибудь кроме бордо? - спросила Изольда. - Эзельвейну для этого ослика...
- Так мы помирились? Иль померещилось мне?
- Померещилось вам, любезный... Мы еще крепко подумаем. Было б слишком банально, а по отношению к вам - так даже и неприлично - подать такой благостный финал.
Рыжеусый кучер, подъехав к вокзалу, где его уже более часа дожидался пассажир, вдруг вспомнил, что с беспокойного доктора, которого подвозил, забыл взять за проезд плату. Возвращается за лептой ему не хотелось, плата была невелика, да и во всех заведениях города у возницы был открыт бессрочный кредит. Но порядок требовал возмещения за труды. И лошадь косилась на него укоризненно: трудиться-то большей частью пришлось ей.
Подхватив истосковавшегося от долгого ожидания пассажира, он нарочно сделал крюк и вернулся к дверям отеля, которые были гостеприимно распахнуты. А вероятней всего, занятый гостями хозяин просто забыл их прикрыть. Кучер хотел войти, расспросить о докторе, но на пороге разлегся пес. Выглядел он неопасно, однако переступить через пса считалось дурной приметой.
Дверь ресторанного зала была тоже открыта, но в нее виден был кучеру лишь отдаленный угол. Доносился сдержанный мужской разговор, звон бокалов, всплески женского смеха.
'И чему смеются, чего заливаются? - сказал себе кучер, осень которого разверзла хляби с утра. - Сами, как дуры, радуются и нас настраивают в унисон'.
Однако в душе образовался просвет, выглянуло солнце. Пес шевельнул хвостом и, зевнув, переложил голову с левой лапы на правую.