— Долго же я спал, — промолвил Василий, испытывая почему-то странную робость в присутствии хозяев. — Разве ж это долго? Иные и по сто, и по двести лет могут всхрапнуть.
Время ничего не значит! — старец погрузил ногу в кипяток, блаженно зажмурившись. — А понимаю, летаргический сон, называется. Фельдшер сказывал. — А кто-то уже тысячу лет в беспамятстве, и все — ничего, — пробасил ученый старик.
— Ну, тут ты, отец, загнул! — оживился Василий. — Все может быть, — лаконично вымолвил тот в ответ и хлопнул в ладоши. То ли парню почудилось, но, скорее всего, так оно и было. Деревянная кадушка приподнялась на полом и зашагала из комнаты вон. — Елки-палки? — Василий протер глаза.
— Пойдем, умоемся с дороги! — предложил дед, как и его гость, оставшись в одной рубахе. — А баб стыдиться нечего, видали и еще голее. Неожиданно для парня они вышли во двор. — Видать, лесничество какое-то… — объяснил себе сержант.
Впрочем, ни на какое лесничество дом не походил, это был красивый двухэтажный терем, срубленный на старинный лад.
Неподалеку Василий приметил синюю гладь льда, сковавшего небольшой пруд. А между ним и самим теремом были вкопаны толстые столбы с физиономиями бородатых мужиков, вроде того, что дядька Олег установил у себя перед окном. На крыше дома, сложив крылья, громоздилась пернатое создание с женской головой и голой грудью. Тут Хозяин вообще скинул исподнее и, болтая здоровым мужским естеством, принялся обтираться снегом. Василий замер, глядя на мощный, достойный античных скульпторов, торс.
— Тебя как звать, отец?
— Кличут по-разному, когда Седобородым, когда Высоким, но чаще Власом! Эх, хорошо!.. Зови и ты меня так — не ошибешься!.. Что, не любо такое мытье? — усмехнулся Влас. — Да, не та нынче молодежь. Не та!
— Батюшки! — всплеснула руками хозяйка, выбегая на крыльцо, — Эк чего удумал! Гостя простудишь!
— В здоровом теле, Виевна, здоровый дух! — обернулся к ней дед, даже не прикрывшись, и Василий отметил, что шея у Власа со спины почему-то синяя. — У него дырка в плече… — Была… ты хочешь сказать. А на шею мою, добрый молодец, не удивляйся. Это она из-за чужой жадности такая.
Выпил, понимаешь, когда-то одну гадость. Вспоминать тошно. Но есть такое слово — надо. Василий рванул с себя рубаху и уставился на едва заметную звездочку чуть выше подмышки. — Я тут подлечила тебя малость, — просто сказала Виевна. — Спасибо, хозяйка? Но как? Каким образом. — Пустяки, — молвила она, улыбнувшись.
Влас самозабвенно купался в сугробе. При виде этого Василия потянуло назад на печку.
Буквально ворвавшись в дом с мороза, парень нашел на скамье выстиранную да выглаженную гимнастерку, в которую немедленно облачился. Еще раньше он приметил и свой тулупчик, все прорехи заштопала заботливая женская рука. Василий машинально ощупал подкладку, где у него были зашиты документы. Корочки на месте.
В кармане тулупа некстати обнаружилась большая еловая шишка, измазанная смолой.
Он оглядел помещение в поисках мусорной корзины, но ничего подходящего не нашел.
Правда, на широком подоконнике стоял высокий, объемный горшок, полный чернозему.
Мусорить не хотелось. Сержант подошел к окну и попытался расковырять ямку — авось шишка-то и сгниет. Нестерпимый жар обжег пальцы, Василий испуганно отдернул руку, едва сдержав бранные слова — на дне лунки искрился всеми цветами радуги яблочный огрызок. — Эх, ты!
Горемыка! — пожалела его Виевна, только что вернувшаяся в дом и помолодевшая на морозе лет эдак на двадцать. — Ничо! Не будет персты совать, куда не следует! — ехидно заметил Влас, показавшись вслед за Хозяйкой. — Я же не нарочно! — Ты слышал, дед, он нечаянно! — Я, вон, шишку хотел закопать! — Да их в лесу полно, чего же прятать? Не золотая, вроде бы? — Хозяин попробовал протянутую ему шишку на зуб и отдал в руки жене. — Выкинь ее на снег, мать. — Я как-то сразу не подумал. — Оно у русских всегда так…
Сначала делают, потом примериваются. Ну, да, ладно. Пора к столу. — Прах Чернобога!
Откуда такое в войну? — подивился Василий, глядя на яства, расставленные поверх узорчатой скатерти: блинчики с медом, лесные орехи, невесть откуда взявшаяся свежая малина, квашеная капуста и пироги с ней. Посреди стола стоял здоровенный горшок, где пыхтела гречка. — Ты хоть знаешь, кто Он такой? — рассердился Влас. — Да, я так! — смутился Василий, будто сболтнул лишнего. — Дядя ругался ну и я за ним эту привычку перенял сдуру. — А ты больше повторяй.
Вдруг он к тебе, и впрямь, Навь раньше срока обернет! — Ну-ка, молодой человек, дай-ка я тебе кашки положу! — суетилась рядом Виевна. Некоторое время Василий медлил, ему казалось несправедливым, что они там, в отряде, пухнут с голодухи, а здесь, совсем рядом живет некий лесник, и у него еды навалом. — Спасибо, однако!
Но мне к нашим пора, заждались поди. — Садись, герой! Тебе без проводника отсюда не выбраться. Да и как ты пойдешь, если ноги еле двигаются? — усомнилась Хозяйка. — Резонно. Ты, молодец, мою старуху больше слушай. Она — баба умная, хотя помогала одним дуракам. — А сам-то хорош, дурень старый! Раз помог сродственнику через реку перебраться, путь-дорогу указал, а тот возьми ЗлатоЯичко разбей, да и Потоп нам устрой. — Чего, вредитель оказался? — не понял сержант. — В некотором роде. — Так ведь, большую надо плотину взорвать, чтоб округу затопило. — Это, Вась, она так, фигурально выражаясь. После каши взялись и за сладкое. — Ох, крепка у тебя медовуха, хозяин!? — Есть такое дело! — согласился Влас. — Ты бы, муженек, рассказал нам что. Потешил бы гостя байкой. А после и проводишь его до отряду, — предложила Виевна. — Это можно, мать! Это я завсегда, пожалуйста! Васька заулыбался, ему было сытно, тепло, уютно. Он вдруг ощутил себя маленьким ребенком, которому добрый милый дедушка сказывает чудесные небылицы, а Васька сидит, разинув рот, и слушает их одну за другой, проглотив язык. — То случилось в стародавние времена, каких никто и не помнит. И не у нас это было, а в далекой стране, имя которой ныне Норвегия… — начал Хозяин сказочку:
«Близ свейской границы, в местечке Несьяр жил кузнец Торвильд. Жена его умерла молодой, а своих детей у них не появилось. Жениться вторично Торвильд не захотел, предпочитая жизнь вдовца, хоть и был вовсе не стар. Так и жил он пять лет один-одинешенек. По хозяйству правда иногда помогала сестра. Да обретался у него смышленый приблудный мальчонка. Кто и откуда он — никто не знал, потому как мальчик был нем, но для простолюдина — это скорее достоинство, чем недостаток.
Пацана нашли год назад на берегу — наверное, удрал с какого-то пиратского судна.
На хуторе жалели горемыку, хотя приютил его именно кузнец.
Найденыш работал, что называется, на побегушках. Сверстников дичился. Было свободное время — сидел на холодных камнях скалистого берега фьорда и тоскливо смотрел в море.
Случалось, Торвильд с горя крепко выпивал, да так что не мог найти кузню.
Мальчик помогал благодетелю доплестись до скамьи, стаскивал с кузнеца сырые грязные и вонючие сапоги, укрывал его теплой шкурой, словом терпел все невинные обиды со стороны Торвильда со смирением истинного христианина. Но набожная сестра Торвильда прозвала-таки пацана маленьким язычником, потому как никто не видел, чтобы он клал крест Господу. Впрочем, на хуторе смотрели на это сквозь пальцы, да и кузнецу было все равно. Немота оберегала мальчика от людской злобы, ибо его немощь виделась особой печатью Судьбы. Как-то раз в непогоду под вечер в дверь к Торвильду постучали: — Кого там черт принес? — буркнул кузнец, потянувшись за молотом на всякий случай. — Добрый человек, не пустишь ли ты усталого путника на ночлег? — Ну-ка, малец, посмотри! Сколько их там притаилось?