Дед Петря обнажил голову, положил шапку под стул и только тогда заметил, что рядом с ним пустует место Младыша. Но тут примчался и сам Александру, раскрасневшийся и обожженный солнцем. Он уселся рядом с Никоарэ, попросив у него прощения. Глаза старого Петри Гынжа подернулись тенью обычной его суровости.
Управитель Йоргу наполнил вином большой кубок и, отпив по обычаю хозяйский глоток, протянул кубок тому, кто сидел во главе стола.
- Кубок сей за вас пью, верные мои соратники, - проговорил Никоарэ, поднимаясь со стула. - Надеюсь, когда вернемся, исполнить обет брата моего и покарать в Молдове недругов народа.
Он слегка поклонился своим братьям-товарищам и передал кубок деду. Все девятеро пили из одного кубка, передавая его друг другу, и веселы были их взгляды.
- А коли еще осталась капля, - дерзнул слово молвить Гицэ Ботгрос, сделайте милость и подайте мне кубок, чтоб выпил я во здравие его светлости. И сбрей мне усы, - шепнул он дьяку, - сбрей мне усы, коли не придется нам еще свидеться на этом свете.
Никоарэ с удивлением взглянул на Гицэ; ему понравились слова долговязого служителя.
Радостен был отъезд для одних, печален для других. На западе в горах еще сверкала золотая полоса, когда Илинка, приоткрыв мокрые от слез глаза, не увидела больше на лужайке ни запряженной рыжими лошадьми телеги с плетеным верхом, ни всадников, уходивших по черным дорогам скитаний, где их подстерегало столько случайностей. Медленно оседала пыль, поднятая копытами коней. Сняв шапки, поклонились путники и помчались вперед, не поворачивая головы; и теперь на том месте, где они только что проскакали, была пустыня - могила девичьих грез.
Старый Андрей Дэвидяну возвращался неспешным шагом к своим хоромам, а рядом, сгорбившись под бременем печали, шла престарелая его супруга. Уж много лет молчали старики, оставаясь с глазу на глаз, - между ними давно все было переговорено.
На крыльце, стоя рядом с Олимпиадой, девушка сдерживала вздохи и мизинцем левой руки смахивала слезы.
Матушка Олимпиада вкрадчиво выпытывала у своей крестницы, не прельщал ли ее тот смелый юнец? Не сыпал ли веселыми шутками, светившими на ее пути, подобно светлячкам?
- Нет, не прельщал, - упорно твердила Илинка и горько вздыхала.
Не шептал ли горячих любовных слов на ушко? Не обнимал ли, притягивал ли к себе, чтоб испить ее дыханье?
Не приучал ли к опасным играм на лугу, средь стогов душистого сена и некошенной травы?
- Нет и нет!
Стыдливость и скрытность девичья заставляли Илинку отнекиваться, хотя еще жгли ее смятенные чувства - "демоны", как говорили люди в те времена.
Матушка пронизывала ее черными очами.
- Стало быть, не в чем тебе открыться мне?
Девушка могла бы открыть ей великое чудо своей жизни. Но не в этот час. Она молча склонила голову, и матушка Олимпиада жалостливо погладила ее по белокурым волосам.
13. СОВЕТ В ПУТИ
Большой шлях на левом берегу проложен был еще в ту пору, когда улеглась гроза татарских нашествий и вернулись в родные места бежавшие из плена землепашцы, - тому три столетия. Еще не стерлась в народе память о военачальнике татар Суботае; в наводящих трепет сказаниях старики еще вспоминали о нем. Но черные всадники пустыни промелькнули и исчезли, лишь немногие воротились к своему владыке в Каракорум; и снова засияло солнце над полями и водами райского уголка в долине Молдовы. Иноки отыскали разгромленные алтари, старые пахари - очаги. Пришел из Марамуреша [горный край на севере Румынии] Драгош Водэ со своей дружиной, утверждая саблей княжескую власть и справедливость. Ибо только саблей можно было утвердить справедливость в этой изобильной земле, где сильным так хотелось угнетать слабых. И когда был установлен стольный город сперва в Бае, а затем в Сучаве, вышел народ прокладывать большой шлях, который уцелел и доныне. И словно бусы жемчужные, рассыпались вдоль шляха молдавские селения от новой крепости Романа до Хумора и оттуда к другой новой крепости - Сучаве.
- Хороши тут места, открытые, все на виду, - молвил дед Петря обращаясь к Никоарэ и Александру. Ехал дед Петря по левую сторону Никоарэ, а Младыш - по правую. - Хороши и красивы. Знакомы они мне еще с той поры, как служил я при дворе господарей. Провожал я их, бывало, с пышной свитой к монастырю в Нямце в дни панихид по господарям, погребенным в той обители. До сумерек будут еще видны эти рэзешские села. Но мы оставим их и повернем вправо, подальше от них. А не то завтра на каждом подворье, в каждом шинке станут о нас рэзеши расспрашивать. Народ тут больно любопытный - все ему доложи: что за люди, да куда путь держат, да какие вести по белу свету ходят. Потому и прошу я тебя, светлый государь, дозволь нам свернуть вправо на лесные дороги - выведут они нас в долину Шомуза и Серета.
- Даю дозволение. Я и сам так мыслил, - отвечал Никоарэ. - Хочу сделать привал на том месте, где стоял двор Юрга Литяна.
- Богатый был двор! Ты, государь, отроком покинул его учения ради в чужой стране. Как раз я и отвозил тебя во Львов. И больше ты уж в тот дом не возвращался.
Никоарэ вздохнул: вот уехал он ребенком, а возвращается седеющим мужем.
- Не забыть бы, государь, - по лесным дорогам редко встретятся нам села. Люди попрятались в овраги, рассудив по старинке, что обороняться нужно и от княжьих слуг, и от лесных грабителей. В долине Молдовы села растянулись цепью, при случае могут сообща обороняться. А здесь, в дремучем бору, людишки, спасаясь от властей, прячутся по чащобам и, когда сподручно, сами наносят удары. Тут мыкают горе коренные жители: в лихую годину они не расставались с родной землей, таились в своих норах, а в долине Молдовы, вернувшись, как ласточки по весне, расположились беженцы, прибывшие с князьями.
Александру смело вмешался в разговор:
- Складно говоришь ты, дед. А я вот что думаю: раз села тут редки и схоронились от людей, где же нам укрыться от непогоды при надобности? На западе, вижу, нависли тучи, нынче ночью или завтра погода, поди, переменится.
- А у меня с дедом иные приметы, - укоризненно глядя на брата, сказал Никоарэ. - Солнце смотрело на нас из-за гор, вон из-под гряды туч, видно, не хочет забыть о нас. Ласточки высоко в небе гоняются за мошками. А к вечеру утки больно резво принялись летать - смешиваются их стаи, пересекают друг друга, иные пролетают над лесом, спешат с дальних озер к Молдове. Такие приметы не к дурной погоде.
- Коли такова астрономия твоей милости, молчу.
- Прости меня, Александру, - усмехнулся Никоарэ, искоса взглянув на него. - Не было у меня учителя, подобного твоему знаменитому Иновроцлавскому, ученику Коперника. Как наш дед, как и весь простой люд, я по собственным невзгодам выучился узнавать погоду. Правда, в Молдове и погода порой бестолку меняется, как и многое другое; но нынче я не чувствую боли в боку, и это кажется мне хорошей приметой.
- Самая лучшая примета! - возрадовался дед.
- Ну, а как мы ночью найдем дорогу в лесу? - хмуро упорствовал Младыш.
- Сейчас поведаю твоей милости Александру, - сказал дед Петря. - Хоть и не слышал я до сих пор о знаменитом твоем учителе, а все же знаю по мудрым приметам простого люда, когда в нынешнюю ночь взойдет луна; она и будет нам путеводителем. А потом, ведь с нами Алекса Лиса, и те края, куда мы путь держим, ему хорошо знакомы. Да и то сказать, - продолжал дед, кинув взгляд на лесистые горные склоны, - хорошая ли, плохая ли погода будет, а нам изменить ее нет возможности. В Дэвиденах мы уже не могли оставаться, хотя кое-кому и хотелось еще пожить там.
- Кому же это, дед? Изволь сказать.
- Что ж, и скажу. Мне хотелось, да государю Никоарэ. Его светлости полагалось бы оправиться как следует после болезни, а у меня старые мои косточки ноют.
- Вот оно что!
- Так-то!
Младыш сгоряча хотел было бросить необдуманное слово. Никоарэ успокоил брата, сжав ему руку.