Путники остановились у запертых ворот. Не сходя с коня, Алекса постучал в ворота рукоятью сабли. Дьяк закричал:
- Брат привратник, эй, брат привратник! Подойди, ваше преподобие, к бойнице.
Никто не отвечал. Алекса снова застучал, дьяк принялся неистово кричать. Можно было подумать, что монастырь вымер, если бы не светились огоньки свечей в оконцах башни.
- Кто там, люди добрые? - закричал у бойницы сердитый голос.
- Братья во Христе, приюта просящие, - так же сердито отвечал дед Петря. - Пусти нас, в долгу не останемся.
- А сколько вас? Слышу множество голосов и топот коней.
- Десятеро нас, не более, отец привратник, - мягче ответил старик.
- Господь с вами! Ступайте отсюда и поищите приюта в другом месте. Мы ратников не пускаем!
Алекса внимательно выслушал грозные слова. Движением руки он остановил деда, собиравшегося ответить, и крикнул:
- Послушай, что я скажу тебе, отец привратник.
- Это кто говорит? Уже другой?
- Другой, отец привратник. И спрашиваю я тебя, окаянный монах: как ты смеешь осквернять христову обитель? Господь заповедал призревать скитальцев. Так-то ты соблюдаешь заповеди господни! Ладно, пойдем искать приюта у мирян. Здесь вертеп сатанинский, вельзевулова берлога!
Монах, стоявший у бойницы, помолчал с минуту, охваченный, очевидно, великим изумлением. Дьяк в это время успел высечь огонь и зажечь жгут из сена. Но когда монах просунул в бойницу бородатую голову, чтобы посмотреть да ответить, огонь потух.
- Кто такой говорил? - спросил привратник совсем другим тоном. - Мне как будто знаком сей голос.
- Узнай его и устыдись, Агафангел! Это я, твой дэвиденский побратим. Мы с тобой лет десять тому назад бежали оттуда. А по каким причинам - сам знаешь. Ты тут в монастыре укрылся, и навестил я тебя однажды в Петров день.
- Это ты, Алекса? То-то сладко звучало мне твое проклятие. Как же мне поступить?
- Как подобает, отопри ворота и пусти на отдых его светлость Никоарэ. А мы поспим во дворе.
- Где ж это видано? Для друзей у нас место найдется, побратим Алекса. Мы ваши братья во Христе и следуем учению небесного нашего учителя.
- Оно и видно.
- Прошу у всех прощения, - возопил отец привратник, - и налагаю на себя епитимию: сорок раз прочитать "Отче наш", утром и вечером, и по сорок поклонов отбивать сорок дней.
- Полно тебе каяться, отопри-ка лучше ворота.
- Сей же час.
Только успел преподобный Агафангел отпереть ворота и обнять побратима своего Алексу, закрыв все его лицо своей растрепанной бородой, как загрохотал над лесом гром. Подняв над головой зажженный фонарь, отец привратник сразу приметил, где глава отряда. В эту минуту Никоарэ спешился, и преподобный Агафангел смиренно поклонился ему.
- Пожалуйста, православные, на крыльцо к отцу настоятелю. Сейчас же кликну нашего благочестивого игумена Паисия, чтобы принял вас. Во храме он, у гроба княгини. По воскресеньям мы служим молебны, читаем поминания. Поторопитесь, братья. А я созову иноков - пусть пристроят коней к месту. Добрый христианин, что в телеге сидит, побудет с ними, а потом и он уляжется в келье. Простите меня, ради бога, грешного и недостойного инока Агафангела, да не сказывайте обо мне, ваша светлость отцу настоятелю.
Вскоре вышел архимандрит Паисий и пригласил гостей в свою большую и ярко освещенную приемную.
То был еще молодой монах, бровастый, с проницательными глазами, глядевшими, казалось, из лесной гайдуцкой чащи.
Понравилось Никоарэ, что настоятель начал не с жалоб, а только пытался понять, кто таков сей высокий воин с проседью в черных кудрях: муж, облеченный духом доблести, или же наследник не заслуженного им богатства и славы?
- Добро пожаловать, гости дорогие, - обратился он к Никоарэ. Желаете отдохнуть или закусить? Прикажите.
- Нет, сперва мы выполним не терпящий отлагательства долг свой, сказал Никоарэ.
Паисий поклонился ему, как избранному мужу, - он хорошо разбирался в людях - и повел его в освещенный храм, откуда доносилось пение церковного хора.
Никоарэ остановился под паникадилом и перекрестился, поворачиваясь во все четыре стороны - явное доказательство, что он не язычник. Поминальная служба прекратилась лишь на мгновенье - клирошане отвечали на поклон гостя.
Кто бы это мог быть? Кто он? - раздумывал отец Паисий. Тут Агафангел, пробравшись слева к креслу настоятеля, шепнул ему имя путника. Паисий тотчас шагнул к человеку с царственным обличьем, согнулся перед ним в долгом и низком поклоне, правой рукой касаясь каменной плиты, и пригласил его сесть в "великое кресло". Но на этом месте, отведенном князьям, Никоарэ остановился недолго.
Догадавшись, что гостя одолевает нетерпение либо усталость, отец Паисий предложил ему отдохнуть, но, прежде чем покинуть храм, повел его к каменной гробнице той самой княгини, по которой совершалась панихида. Никоарэ склонился над плитой и прочел высеченную на камне надпись.
- Кто она, эта благочестивая инокиня Мария? - спросил он настоятеля позднее, когда они уже сидели в его горнице.
- Благочестивая Мария значится у нас по господарскому поминальнику, отвечал Паисий, - но в лето тысяча пятьсот сороковое от Рождества Христова наши старики монахи узнали, что это мать старого Штефана Водэ.
Никоарэ склонил голову. Ветер, мятущийся, как и мысли его, вихрем кружил за окном струи дождя.
- Так ее светлость Олтя [мать Штефана III] почила здесь?
- Нет, - отвечал игумен. - Перевез ее останки в нашу священную обитель Штефан Водэ Саранча, внук ее, сын старого Штефана. В последний год жизни и княжения своего привез он останки ее сюда в сопровождении двора и бояр. Шла в ту пору великая смута среди бояр - больно лютовал, казнил их Штефан Саранча. Был он, как рассказывают, уже седобородым стариком и походил на отца... Отстоял тут всенощную в честь своей бабки, и весь двор молился округ, по нерушимому установленному князем порядку. Старые монахи-очевидцы сказывают, будто приметили они кое-какие козни боярские. Во храме бояре были при оружии; и задумали они прямо на панихиде убить государя у праха его бабки. Но тогда не убили, а порешили его немного позже, в конце года, на Рождество Христово.
И остался в Побрате обычай в день поминания монахини Марии предавать анафеме убийц Штефана Саранчи.
14. ПУСТЫНЬ
Когда отец привратник Агафангел явился потолковать с побратимом, воины Подковы еще бодрствовали в просторном помещении с закрытыми деревянными ставнями. Сидели на трехногих скамеечках у печки, в которой жарко полыхал огонь; порою ветер кружил в ней огненные вихри. Иле отгреб горящие угли к краю шестка и поджаривал на вертеле куски сала. Когда ему казалось, что кусок достаточно подрумянился, он снимал его с вертела и бросал в миску. Самые голодные хватали двумя пальцами сало и клали на толстый ломоть хлеба, выпеченного Марией, женой дэвиденского управителя. Размахивали обожженными пальцами, чтобы остудить их, и неторопливо принимались за еду, откусывая поочередно то сало, то хлеб.
- Добрым делом занялись ваши милости, - заговорил монах, усаживаясь на корточки рядом с Алексой Лисой. - Не забуду помянуть вас в своих молитвах, коли уделите и мне кусочек.
- Проголодался, отче? - осведомился, смеясь, Иле Карайман.
- Грех соврать, не голоден я, - отвечал монах. - Да не сидится в стороне, ежели люди добрые пир затеяли. Приятно в товариществе, когда беседуют други и сказки сказывают. На дворе потоп, разверзлись хляби небесные, хоть ноев ковчег по водам пускай, а нам и горя мало: не боимся недругов за крепкими нашими стенами. Поначалу я было струхнул: что, мол, за гости пожаловали в час ночной? Кричат, кистенем в ворота стучат, да как услышал голос брата Алексы, возрадовался. А кто первым голос подавал?
- Я, - отвечал дьяк.
- Вот трубный глас! И зубры, почитай, услышали его в лесных дебрях. Да не из страха перед твоей милостью решился я открыть ворота, а только по сердцу пришлись мне слова побратима Алексы. Желаете, расскажу вам быль? Только сперва принесу из каморы преподобного нашего отца Паисия кувшин вина - с добрым винцом жаркое вкуснее покажется. А еще хочу спросить Алексу, не отважился ли он заглянуть в родную нашу деревню, не узнал ли каких новостей?