Копье, жалостливая душа, помог ему добраться до родника, боярин утолил жажду и умыл лицо ключевой водой.
- Ох, - простонал он, воротясь к телеге, - лютая смерть уготована мне!
- Отчего ты так говоришь, боярин? - спросил Алекса, пристально глядя на него. - Иль ты в чем повинен перед государем Никоарэ?
- Да ни в чем я не повинен, - слезливо отвечал боярин. - Вижу только, поступаете со мной, ровно я разбойник какой!
- Опять не так, боярин, говоришь! Обиды и увечья мы тебе не чинили. Голова у тебя цела на плечах, и невредим ты остался. Одно только: покорись и предстань на суд перед государем.
- А что я сделал?
- Не ведаю. Спросят тебя и ответишь.
- Горе мне! Ох, горе горькое!
- Что закручинился?
- Вот как воздают мне за верность мою.
- Не бойся, государь по справедливости рассудит.
Боярин Гаврил умолк, уселся на землю; казалось, он смертельно устал, однако его глаза в рамке всклоченных огненно-рыжих волос смотрели трезвым и острым взглядом. Когда Копье подошел к нему и снова скрутил ему веревкой руки, лицо боярина перекосилось больше от злобы, нежели от боли.
- Велено вязать меня?
- Нет.
- Так сделайте милость, не связывайте.
- Не можем, - бесстыдно рассмеялся Копье. - Вон выскочил из кустов заяц - боимся, как бы ты не пустился за ним вдогонку.
- Клянусь душой своей и родителей моих: покоряюсь, не убегу.
- Верить тебе али не верить?
- Ослобоните мне правую руку, я крест сотворю. Господь-то все видит. Да будь я трижды проклят, быть мне в адском пекле с еретиком Арием и с Иудой-предателем, коли не подчинюсь. И господин мой будет судить меня по справедливости: верно служил я ему.
- По верности и воздаяние получишь.
- Да чем я согрешил, люди добрые? Чем?
- Не знаю, что ты натворил с той поры, как не вкушаешь более господарского хлеба; знаю только, как ты измывался над бедняками, когда был на службе у Богдэнуцэ Водэ. Арапником людишек бил да еще со свинчаткой.
Боярин поднял голову и внимательно поглядел на Копье.
- Ну-ка, лезь в телегу на отдых, - приказал ему воин, туже затягивая узел. - Господь бог видит, а государь Никоарэ рассудит.
- Дайте чего-нибудь поесть... голоден я, - пожаловался боярин.
- Получишь в положенное время. Ну, залезай!
В тот день его милость боярин Гаврил спал, обедал, отдыхал и показал себя во всем послушным и учтивым. Казалось, он смиренно дожидается суда своего господина.
Спокойно проспал он и следующую ночь; сторожил его в телеге благочестивый Агафангел. Монах даже развязал ему руки, дабы ему удобно было почивать. А когда взошло солнце, раб божий милосердный Агафангел склонил голову на руку и запел носом. Лошади привязаны были чуть поодаль в дубняке; оседлан был один только скакун Доминте Гырбову, утреннего стража.
На заре Доминте Гырбову выскользнул из телеги, оседлал коня, поднялся на холм, осматривая дали, затем воротился, соскочил с коня и, взяв кувшин, пошел по воду к роднику. Некита, Алекса и Копье еще спали у теплого очага.
И вдруг мирное становище внезапно было потревожено.
Раздался короткий, сразу оборвавшийся крик. Гаврил Пожар, не спавший в ожидании своего часа, кинулся из-под навеса телеги, вскочил на коня Доминте и помчался к роднику, намереваясь перескочить через Доминте Гырбову и вырваться в степь. На телеге бился смертельно раненый Агафангел.
Спавшие у костра вскочили, пробудившись от вопля Агафангела. У боярина был лишь один путь к спасению - броситься навстречу Доминте. Левой рукой он держал поводья, в правой сжимал окровавленный кинжал монаха. Острием кинжала он колол в бока скакуна, и тот прыгал, словно олень, настигнутый стрелой. Голова боярина была не покрыта, всклокоченные рыжие кудри огнисто горели в лучах восходящего солнца. Полы шубы распахнулись, точно крылья, зубы оскалились в дьявольской улыбке.
- Ха-ха! - закричал он. - Бывайте здоровы!
Некита Гырбову завопил истошным голосом:
- Держи его, Доминте!
- Не слажу, батяня, - в отчаянии простонал меньшой.
Но вдруг, почувствовав тяжесть ноши в правой руке, он посторонился с пути скакавшего коня и с силой кинул кувшин в рыжую ухмылку беглеца. Кувшин с треском разбился о лоб боярина, вода и черепки ослепили его, он покачнулся, а в это мгновенье Доминте схватил коня за повод и ласково забормотал, успокаивая скакуна. Остальные бросились на подмогу Доминте, размахивая руками, будто мельницы крыльями, когда завертит их буря.
Воины притащили к телеге его милость Гаврила Пожара и тогда увидели, что монах лежит на ней, запрокинувшись и свесив руки, Поняли они: Агафангел испустил дух. Под пристальными взглядами окружавших его людей Пожар отводил глаза в сторону. По левому его виску стекали тонкие струйки крови. Он весь кипел от злобы.
- Отпустите, - хрипел он. - А не то вашему господину пожалуюсь. Как ты смеешь, скотина, бить сановитого боярина кувшином по голове?
Заробел Доминте.
- Чем же было ударить-то? Ничего другого под рукой не было.
- Погоди, я тебе отплачу за твою дерзость.
Алекса шагнул вперед.
- Где же твои клятвы, рыжий волк?
- Я тебе покажу клятвы, мужицкая рожа! - загремел боярин Гаврил.
Он вертелся с кинжалом в руке, готовясь прыгнуть и пробить себе путь.
Тогда Алекса Лиса, блеснув глазами, поглядел на Копье.
Друг Агафангела сделал шаг. Боярин кинулся на него с кинжалом. Копье уперся ему в грудь балтагом и оттолкнул. Боярин споткнулся. Копье прыгнул и кинжалом нанес ему удар позади правого уха. Сипло и тихо заскулив, боярин упал навзничь и долго еще хрипел, исходя кровью.
Когда сняли с телеги благочестивого Агафангела и положили его на лужайке, Алекса Лиса склонился над другом своим, заснувшим вечным сном. Потом, выпрямившись, поднял глаза на своих товарищей.
- Братья, - мягко проговорил он, - выкопаем монаху Агафангелу могилу близ родников и поставим над нею крест. А тебя, Копье, - прибавил он, прошу снять голову с этого дьявола - повезем ее государю. Тело же кинем в овраг.
Поворотившись спиной к Гаврилу Пожару, четверо ратников бережно подняли монаха и понесли его к месту последнего успокоения, на поляну, зеленевшую подле родников. Вырыли могилу и, отдав усопшему братское целование, засыпали землей и поставили в изголовье крест.
Совершив положенное, они поднялись на холм и увидали далеко в степи подвигавшиеся шагом сотни Елисея Покотило.
33. СОТНИ ПЕРЕХОДЯТ ДНЕСТР
Подъехав к перевозу через Днестр у города Сороки, есаул Елисей застал там начальника переправы Памфилия Загорецкого, красовавшегося на коне в окружении нескольких служителей. Это было в ноябре одиннадцатого дня за три часа до захода солнца.
Пан Памфилий Загорецкий был существом тщедушным, жидкая и светлая его бороденка торчала тремя колючками, глаза, кротко глядевшие на мир, были бесцветны, как у гусенка. Рядом с ним во всем своем великолепии стоял его милость Тадеуш Копицкий из Могилева с четырьмя хохлами в смушковых шапках и кожухах. А служители его милости пана Загорецкого были одеты бедно, чуть ли не в лохмотьях, однако носы у них были пунцово-красными от обильных возлияний.
Дед Елисей, не мешкая, спешился и поклонился королевскому начальнику. Польщенный честью, оказанной ему таким знаменитым запорожцем, как Елисей Покотило, пан Загорецкий тоже соскочил на землю и кинул поводья слуге. Позвякивая шпорами, подошел к ним пан Тадеуш и снял шапку с длинным шлыком вишневого цвета; виски и затылок были у него подбриты.
- Какие вести, пан есаул Покотило? - смиренно осведомился начальник переправы.
- Вести добрые, пан Загорецкий; желаю перейти на ту сторону Днестра со своими сотнями, конями и телегами.
- По чьему велению?
- Государя Никоарэ.
- И государь последует?
Вмешался пан Тадеуш.
- С часу на час дожидаюсь славного гетмана, - сказал он.
- Тогда добро, - отвечал с некоторым удивлением пан Памфилий. - У государя есть, должно быть, дозволение и оправдательные грамоты?
Снова вмешался пан Тадеуш:
- Государь волен пройти, куда ему угодно, а оправдательными грамотами служат ему меч и войско его.