Закончив перевязку, Сергей раскатал Аленин рукав и, пододвинув ближе к ногам ружье, сел рядом.
— Больно?
— Чуть-чуть, — сказала Алена. — Дергает.
— А бок?
Алена вздохнула для пробы.
— Ничего.
Сергей нагреб возле себя полную горсть хвои, протянул Алене.
— Приложим? Из нее бальзам добывают…
— Из яда тоже добывают, — сказала Алена. Но взяла щепотку из его руки и стала чиркать ею по тыльной стороне ладони.
Сергей вздохнул:
— Алена, Алена…
Она подождала, что он скажет еще, но Сергей замолчал. Тогда, понюхав сырую прошлогоднюю хвою, Алена снова стала водить ею по руке, как кисточкой, — взад-впёред сначала быстро, потом медленней.
Безмолвная, сонная тайга цепенела над ними, и равнодушно перемигивались в черной вышине звезды. Иногда они влекут к себе, а иногда бывает страшно тоскливо за тех, кому из этой глубины, возможно, приходится искать землю. У самых крон чернота неба кажется немного прозрачней. А может, это фосфоресцируют кедры.
— Днем не узнаешь?.. — спросил Сергей.
Алена покачала головой: «Нет…» Он и сам не узнал бы, на кого налетел и чье ружье теперь лежало у ног. Это мог оказаться любой из Костиной братии — хоть сам Костя, он даже не рассмотрел одежды.
Алена видела, как Сергей уходил из Южного, как нарочно замедлил шаг против дома Галины, и, когда он скрылся в кедровнике — она еще долго стояла возле калитки. Что-то в его поведении беспокоило ее, и в густеющих сумерках она вошла в дом предупредить женщин, что уходит. Сказала: на Кирасировку идет машина, подвезут почти к дому, Сергей там ждет… Мимо больницы и дома Галины предусмотрительно не пошла, а сделала круг, чтобы войти в кедровник с параллельной улицы, потом выбралась на дорогу и сначала шла по обочине, держась на всякий случай спасительной близости кедров, а через некоторое время — не потому, что успокоилась, а потому, что спешила — выбралась на уезженную дорогу и затопала по самой середине ее, пока не образумило странное ощущение, что впереди, на изгибе дорожной просеки, кто-то есть…
Они посидели еще немного.
Кедровник молчал, и можно было поверить, что на сотни метров кругом нет ни одного постороннего человека. Лес, неподвижный, сонный, дышал спокойно, легко, и от застоялого озерца пахло водорослями. Можно было не сомневаться, что опасность — надолго или ненадолго — миновала. Но именно теперь, когда улеглось возбуждение, самое время было осознать весь ужас произошедшего.
Опустив голову на грудь, Сергей тихонько замычал сквозь зубы. Хотя для разрядки было бы очень кстати взвыть. Алена испугалась.
— Чего ты, Сережка?
— Ничего, Алена… Просто так…
Она не поверила.
— У тебя тоже болит что-нибудь?
— Нет… Я из-за тебя.
Алена шевельнула плечами.
— Ну вот… Нашел из-за чего. На мне, как на собаке, заживает.
— Я не потому, Алена!.. — Сергей помедлил. — Рука заживет. А что бы я делал, если бы он тебя не по руке полоснул?
Алена подтянула коленки.
— Как будто ты виноват…
— Я, — сказал Сергей. — Но даже не это главное… Ведь я знаю тебя и мог бы догадаться, когда ты сказала «побуду», что очень уж легко согласилась… — Он помолчал минуту, другую и ни с того ни с сего добавил: — А кричала ты, между прочим, от души. У меня волосы встали дыбом.
Она тронула его за рукав.
— Не надо, Сережка… Мне и так страшно.
Стало будто темнее опять, и кедровник сомкнулся вокруг озерца.
Костер горел посреди лужайки. Они вышли на запах дыма, свернув круто вправо, еще дальше от дороги. За ивняком, по ту сторону лужайки, начинались камыши Никодимова озера. А влево по берегу его пряталась в кедровнике сонная Никодимовка. Огонек едва тлел, мерцая то там, то здесь на догорающих углях. Чья-то рука затеплила его, но рядом, на лужайке, никого не было. Костерок выглядел давно заброшенным и медленно умирал сам по себе. Затаясь на приличном расстоянии, Сергей и Алена долго наблюдали за ним. Но уверенность в том, что худой человек не станет разжигать огня, и близость Никодимовки преуменьшили их осторожность. Сергей ступил на лужайку. Алена, как тень, последовала рядом. Остановить ее Сергей не успел: одним движением развернулся от костра, вскинул ружье и едва удержал палец на спуске, когда из глубины кедровника, черного после светящихся углей, раздался голос: