― Покажи мне, где ты видел, чтобы все голубые, а один кто-то фиолетовый? Почему я черная?
― Ну выродок, — утешал Сергей.
― Где ты таких выродков видел?
Алена доказывала, что ее сердобольная мать Анастасия Владимировна любого идиотика на улице подберет, как подобрала однажды у хмельной бабы возле церкви мальчишку, переодела его, обмыла и, не прибеги та баба вовремя, наверное, оставила бы мальчишку у себя. А другой раз привела домой целую троицу разнокалиберных малолеток, которых пьяный отец выгнал из дому, и целую неделю малолетки визжали от удовольствия, растаскивая по углам Аленины тетради, учебники, лучшую в городе коллекцию шариковых ручек.
― Так же и меня она подцепила где-нибудь! — утверждала Алена.
Одно время она даже уговаривала Сергея звать ее Подкидышем, чтобы, когда это прозвище привьется, она могла подойти к матери и спросить: «Почему меня Подкидышем дразнят?» Потом отказалась от этой затеи: «Расстроится еще. Пожилые люди какие-то расстройчивые».
Она угадывала особое к себе отношение в самых, казалось бы, неожиданных вещах. Так, например, ее брат Аркаша, первенец родителей, время от времени поколачивал старшую Аленину сестру — Надю и младшую — Лизу, а ее, Алену, не трогал. Почему? Что она, прокаженная?
Весной, накануне экзаменов, Сергей как-то провожал Алену домой после консультаций. Провожались они долго, так как зашли по пути на речку, потом в кино, а потом болтали у Алениных ворот до половины первого ночи. Аркаша, выйдя на крыльцо и разглядев их силуэты, прикрикнул:
― Алена! Домой.
Алена дернула Сергея за рукав: «Молчи!» — и даже не обернулась.
― Але-на! — еще раз требовательно повторил Аркаша. И, не дождавшись ответа, молча ушел в дом.
― Вот видишь! — негодовала Алена. — Когда Надя прогуливает допоздна, он возьмет ее за шкирку да еще пенделя даст, чтобы не шлялась. А меня не берет за шкирку!
― Боится, — резюмировал Сергей.
― Чего ему бояться? Что я, с братом драться буду?
Месяцев пять назад Анастасии Владимировне оперировали опухоль. Сама врач, она понимала, чем это может кончиться для нее, и перед тем, как лечь на операционный стол, оставила знакомой медсестре перстень с рубином и золотые часики: «Если со мной что-нибудь… Передай Аленке».
Семь часов, пока длилась операция, Алена просидела на больничном крыльце, замкнутая, напряженная, никого не подпуская к себе и не разговаривая ни с кем. А когда узнала о материном поступке, возмущалась со слезами не то обиды, не то злости на глазах:
― Почему она мне оставила?! Почему не Надьке — она старшая? Почему не Лизе — младшей?.. Хотела доказать, что я родная ей? Что любит меня, да?
И тут уж Сергей не знал, что сказать в оправдание ее матери.
Футбольная команда класса не выходила на поле, если Алена по какой-нибудь причине отказывалась стать в ворота, за ней прибегали в случае малейшей заварухи: «Алена, наших бьют!» Девчонки жаловались ей на мальчишек, и Алена собственными средствами восстанавливала справедливость. Так, в шестом классе она колбой из-под раствора соляной кислоты чуть не выбила глаз Степке Болдыреву, и Анастасия Владимировна, грустная, долго ходила улаживать отношения то в школу, то к Степкиным родителям. Училась Алена на пятерки и двойки, не ведая золотой середины. Пятерки появлялись в журнале одна за другой примерно месяц-полтора, а потом наступала «разгрузочная» неделя, которую знаменовали, как правило, три-четыре безоговорочных двойки.
Веселая учительница английского языка Стелла Матвеевна имела обыкновение спрашивать:
― Уверова! (Это Аленина фамилия.) Вызывать вас к доске сегодня или не вызывать?
― Как хотите, — скромно отвечала Алена.
― Пятерку ставить или двойку? Говорите заранее.
― Если вызовете, тогда скажу….
А немножко психованный тонконогий и тонкорукий учитель истории грозил:
― Меня приглашают воспитателем в колонию правонарушителей. Работа не из легких, но я пойду! Чтобы от вас, Уверова, отдохнуть, пойду. Лучше сто малолетних правонарушителей, чем одна вы! — И что я им поперек горла стала? — искренне недоумевала Алена. — Никому не мешаю, сижу тише воды…
Такой до последнего времени была Алена, решившая вдруг докопаться до истинных степеней родства между нею, Сергеем и Лешкой.
Вообще говоря, в старой Никодимовке, какой она была еще до рождения Сергея и Алены, все так или иначе состояли в родстве между собой. Но даже Анастасия Владимировна и тетка Валентина Макаровна, Лешкина мать, не могли бы сказать, кем они приходятся друг другу. Старая Никодимовка была глухой таежной деревней, ближайшая железная дорога от которой находилась в трехстах семидесяти километрах. Но потом расползлись по тайге прииски, в каких-нибудь шестидесяти километрах от Никодимовки вырос большой город Сосновск, и в памяти Сережкиного поколения Никодимовка уже представляла собой разросшийся дачный поселок, куда выезжали отдыхать на лето наиболее предприимчивые жители Сосновска. Однако и местом отдыха Никодимовка до конца не смогла стать. Первое время этому препятствовало плохое сообщение, а два года назад всего в четырех-пяти километрах от Никодимовки заработал рудник, Никодимовка коим-то образом приобщилась к промышленности, и прихотливые горожане стали предпочитать ей более уютные уголки — благо озер и речек в округе столько, что хватило бы на несколько таких городов, как Сосновск.