― Это я так, Сережка… Расклеилась. В общем-то, я сильная, я знаю. Но слабым, Сережка, гораздо легче! Я давно заметила: слабым все проще! За ними ходят, с ними нянчатся, их уговаривают! А сильный пока вот этим все сам не сделает… — Она показала Сергею бицепс. — Хоть помри.
― Ну и что ты — завидуешь? — спросил Сергей.
― А почему бы нет? — вопросом на вопрос ответила Алена..
― Подлым тоже легче. И чокнутым, — сказал Сергей.
Глядя в просвет между яблоневой листвой, Алена добавила:
― И жадным, и хитрым, и жестоким… Но я, Сережка, решила однажды: хоть убей меня, а проживу честно. Пусть будут издеваться надо мной, пусть буду голодной, пусть сдохну, а вот ни на столечко не откажусь от своих правил! — Она показала кончик ногтя.
― Слишком ты на все обращаешь внимание…
Алена, будто не расслышав его, заметила с грустью:
― Тебе тоже будет тяжело, Сережка… — Голос ее дрогнул.
Сергей в досаде шагнул к обвитой хмелем беседке, вернулся.
― Брось это, Алена! Пойдем! Я не могу сидеть!..
От крыльца послышался голос матери:
― О-ля!.. О-ля-а!.. — Она с кем-то заговорила.
Алена снова, на этот раз небрежно, пригладила волосы.
― Вид у меня ничего?
Сергей не успел ответить: по тропинке между кустами смородины шла Галина.
― Вот вы где… А я ищу вас… В беседке прячетесь? — натянуто пошутила она. И в лице ее не было всегдашней ласковости. А немножко загнанные глаза скользнули от Сергея и Алены в сторону.
― Нам нечего делать, мы отдыхаем, — объяснила Алена.
Галина посмотрела на нее, туго соображая: о чем она?
― Я была у Леши.
Брови Алены дрогнули.
― И как он?..
― Мне нужно поговорить с тобой, Оля.
Сергей шагнул вперед, так что оказался между ней и Аленой.
― Где сейчас Андрей Борисович ваш?
― Почему наш? — Галина сделала удивленное лицо. — Он такой же наш, как и ваш. Ваш даже больше, между прочим… Уехал в гостиницу. Может, зайдет к Косте. — И поглядела через плечо Сергея на Алену. — Ты уделишь мне несколько минут?
― Конечно. — Алена поглядела на беседку. — Здесь?..
― Нет… Пойдем. — Во взгляде, каким она одарила Сергея, была откровенная ненависть. Алена вышла из-под яблони на тропинку.
― Ты подождешь меня, Сережа?
Сергей кивнул.
― А мне нельзя поприсутствовать? — спросил он Галину.
― Нет. Это наше, женское дело.
― А я и в женских делах разбираюсь, — брякнул Сергей, так что даже Алена посмотрела на него с любопытством.
― Побудь, Сережа. Я сейчас приду. — Спросила у Галины: — Ведь мы не долго?
― Конечно, нет, — сказала Галина и нервно передернула плечиком.
Прошлым летом, в ночь, когда они уходили на лодке, оставляя друг друга по очереди на берегу, Сергей о многом передумал. И пережил, наверно, больше, чем за какое-нибудь другое время в жизни. В ту ночь от него на лодке вдвоем с Лешкой ушла Алена. Ушла навсегда; хотя он понял это уже потом, позже… Тщетно выискивая хотя бы искорку огня в глухой черноте ночи, он был один во всем свете, покинутый, забытый… И казалось, даже страшно кричать, чтобы крик, удаляясь и медленно тая в безбрежье ночи, не отодвинул бы и без того потерянные границы одиночества…
Сергей испугался тогда своей беспомощности… Решил узнать, что испытывали на его месте Алена с Лешкой, — им ведь тоже приходилось оставаться на берегу в то время, как другие, не побеспокоив сонной воды, уходили в ночное озеро. Алена сказала, что ей было «немножко скучно», а Лешка сказал: «Ничего!» Алена, может быть, врала, Лешка — нет. И Сергей был вынужден признать свою неполноценность или ущербность — он не знал, как называть это. Ведь мало того, что ему трудно было оставаться, — он и в лодке, ОСТАВИВ кого-то на берегу — без огонька, без признаков живой души кругом, испытывал смутное беспокойство: не за свое — за чужое одиночество… Человек может уйти и оказаться один, но быть оставленным, покинутым ему нельзя. И Сергей завидовал Лешке, что тот защищен от подобных вывертов. Лешка был человеком действия, не пустопорожних раздумий и от многого был защищен.
Когда он возвращался из мореходки, его не преследовало сознание ошибки. Напротив, он заехал в Сосновск победителем, для кого должны были строиться в парадные колонны войска и звучать фанфары. Полосатая тельняшка, бушлат, небрежно примятая мичманка с коротким козырьком… Он появился энергичным и веселым. На солнечной стороне улиц только что стаял набрякший мартовский снег, бежали ручьи вдоль тротуаров, и на ломких тополиных ветвях уже наметились почки. За месяцы службы Лешка научился играть на гитаре и несколько вечеров подряд собирал у Алениного дома слушателей со всего квартала. Там, в закутке, под осинами, стояла единственная скамейка. Лешка садился, Алена на правах хозяйки — тоже, остальные — кто как — располагались вокруг. Лешка настраивал дорогую, отполированную гитару, брал несколько пробных аккордов и сначала тихонько, потом все громче запевал: