Моя челюсть сжалась, и я сжал кулаки. У меня был брат. Ещё один. Вот почему у моего отца было суровое сердце. Для человека, посвятившего свою жизнь спасению человеческих жизней, он не смог спасти того, кого когда–то любил.
– Прости, – я развернулся, готовая сделать шаг прочь от прошлого.
– Оставь часы себе, – отец протянул мне карманные часы, всё ещё стоя ко мне спиной. Как только я схватил их, он продолжил. – Некоторое время назад твоя мать оставила для тебя письмо. Оно в твоей старой комнате. Я не открывал его.
Это был мой последний разговор с ним, и я направился за письмом. Спустившись вниз, я вернулся к матери, которая неподвижно стояла лицом к окну с отсутствующим взглядом. Я опустился на колени рядом с ней.
– Мам, я собираюсь показать тебе твою сирень, и мы поговорим, хорошо?
Она слегка повернула голову на звук моего голоса, и когда её взгляд остановился на мне, её глаза выпучились от паники.
– Помогите!
Я отодвинулся от неё в тот момент, когда она закричала, но она продолжала бороться, её взгляд метался по каждому углу, словно ища выход.
– Отпусти меня! Помогите!
Я ничего не ответил, и Арчи с Леоном подтолкнули меня, чтобы я отошел от неё.
– Приходи позже. У неё приступ паники! – взревел Леон, пытаясь успокоить её, но она всё ещё вырывалась, отвешивая ему пощечины.
– Уходи! – моя мать продолжала кричать, и я не стал настаивать, выбежав из дома.
В тот момент, когда я переступил порог, я прислонился головой к стене и закрыл глаза, не обращая внимания на бешеный стук своего сердца. Я крепче сжал письмо, зажатое в моей руке.
Я пока не мог уйти.
Я спал в своей машине.
Я не мог войти в свой старый дом, особенно когда мой отец свирепо смотрел в мою сторону из окна своей спальни и дважды запирал входную дверь, чтобы я не мог войти. И уйти я не мог, крики моей матери всё ещё преследовали меня. Мой рейс будет поздним вечером, а Эрик уже назначил три встречи по моему приезду из–за разницы в часовых поясах.
Я выглядел дерьмово, и первый луч света, пробившийся сквозь туман, ослепил меня. Я вылез из машины, достал доску для рисования и направился на веранду, где мой отец вывел мою маму на прогулку, где она любила проводить день возле свежесаженной сирени. Издалека он казался почти заботливым и нежным, застегивая на ней халат и готовя её любимый завтрак – завтрак, который она не хотела есть.
– Сегодня она более спокойна, – он застегнул свой шелковый халат; на Леоне были украшенные вышивкой тапочки, которые мы давным–давно подарили ему на день рождения. – Я надеюсь, что после этого ты уйдешь.
– Да, – я проявил ту же холодность, что и он, когда сел за стол напротив своей матери.
Она молчала, глядя на горизонт с очень легкой, почти незаметной улыбкой, вероятно, пребывая в покое. Я разложила свои материалы на столе и положил доску на колено, прежде чем взять уголь и вытащить бумагу для рисования. Я наблюдал, как восход солнца пытается пробиться сквозь ветви деревьев в кадмиево–красном свете и глубоком ганзейском желтом.
– Ты написала мне письмо, но я хотел открыть его рядом с тобой, – сказал я, но она никак не отреагировала. – Я прочту его вслух, хорошо?
– Аврора, – прошептала она, и в её глазах отразился рассвет. Обычно она будила нас с Арчи летним утром, чтобы все мы могли наблюдать за рассветом.
Я начал делать наброски пейзажа вокруг нас, держа по карандашу в каждой руке, чтобы набрасывать быстрее, увековечивая этот момент времени.
– Я знаю женщину по имени Аврора, и она именно такая. Ты полюбила её, когда встретила, как можно было не полюбить?
Моя мать приоткрыла губы и снова закрыла их. Как только пейзаж был набросан, я рассмотрел каждый её ракурс, чтобы перенести доброжелательное выражение лица на свой рисунок. Я не был силен в словах, но я бы позволил ей увидеть то, что видел я. Я бы общался с помощью искусства.
Взгляд моей матери упал на мой рисунок, и её улыбка стала почти настоящей.
– Кто это?
– Это ты, – сказал я, заметив, как прищурились её глаза. – Но подожди, пока не увидишь в цвете.
Я достал тюбики с акварельными красками и под наблюдением Элен составил свою цветовую палитру. Она наблюдала за каждым моим движением, за тем, как я применял цвета, чтобы воспроизвести пейзаж, и смешивал противоположные оттенки, создавая контрасты.
– Ты никогда не видела, как я рисую, – я нарисовал, как её щеки раскраснелись на солнце. – Я так и не нарисовал ни одного рассвета. Я всегда предпочитал ночь, но от неё становилось грустно, – как и Аврора, она была помешана на счастливых концовках и умела видеть красоту в мире, которую не видел я. – Теперь я понимаю. Рассвет – это обещание чего–то нового, в то время как ночь возвещает…грядущую пустоту.
Я доработал детали, последним штрихом в оформлении стали фиолетовые оттенки сирени, которые она так обожала. Иногда медсестра помогала ей или кормила в перерывах, но я не останавливался и не обращал внимания на чьё–либо присутствие.
– Я закончил, – я убрал карандаши и оставил на столе только рисунок. – Что думаешь?
Она смотрела на себя сквозь рисунок, словно пытаясь угадать, кем была эта женщина, мирно расположившаяся в её саду.
– Я проснулась счастливой, – ответила она, испытывая трудности с речью, как будто у неё болело горло. – Больше никакой боли, я ухожу счастливой.
Я пытался понять смысл её предложения, но не смог. Я пришел к выводу, что он был положительным только из–за её ярких черт.
– Спасибо, – я почти потянулся к её руке, но отдернул её. – Сейчас я прочту твоё письмо.
Я развернул листок бумаги и прочитал всё вслух на одном дыхании.
«Дорогой Аякс,
Если ты читаешь это, значит, ты вернулся домой, что делает меня невероятно счастливой. Это также означает, что я в ближайшее время покину этот мир, и, пожалуйста, не вини своего отца или себя. Я счастлива, что прожила потрясающую жизнь. Я ни о чём не жалею, и теперь твоя очередь. Жизнь слишком коротка, чтобы испытывать угрызения совести или грустить из–за меня – и я знаю, что ты чувствуешь, Аякс. Я всегда знала, что ты чувствуешь больше, чем все остальные. Мать всегда знает.
Это как в тот раз, когда тебе было восемь и ты пытался заступиться за своего брата, когда он разбил антикварную вазу твоего отца. Ты сказал, что сделал это, а потом повалил своего брата на землю, спровоцировав драку, чтобы твой отец поверил, что ты виноват. Арчи оскорбил тебя, думая, что ты отвергаешь его, и ты принял это. Ты ничего не сказал. Позже тем вечером, когда Арчи и твой отец были вместе на веранде (потому что у нас было так много хороших воспоминаний, милый, не вспоминай только плохие), я пошла навестить тебя на чердаке. Твой отец порвал твои рисунки, но я склеила их. Они всё ещё у меня. Когда ты смотрел на меня, из уголка твоего глаза скатилась слеза. Ты даже не почувствовал этого – на твоём лице не было видно твоей боли, за исключением единственной слезинки. Именно тогда я поняла, что ты такой сильный, но я также боялась, что тебе станет одиноко.