Пока лепешки пеклись, господа подошли к костру и окружили его. Мирикло никого не обошла: каждому дала по лепешке. Дивятся гости: откуда, мол, взялась эта проворная хорошенькая цыганочка. Они, конечно, не узнали ее в старом платье.
Уплетают господа за обе щеки пышные лепешки, и герцог среди них. Ест он да посмеивается, слушая, что гости говорят:
— Ай да красоточка цыганка! Я бы охотно забрал ее к себе, чтобы стряпала и для меня, только как бы моя жена, эта старая кикимора, не переломила мне за это хребет.
Герцог решил: пускай гости вдоволь наговорятся, а тогда он им скажет: «Приглядитесь-ка к этой стряпухе», — и пошлет ее переодеться в герцогское платье.
Все бы вышло, как он задумал, да только не тут-то было.
— Поглядите-ка, да получше, на эту цыганочку: неужто не узнаете ее? Ведь это же моя милая женушка, крошка Мирикло.
Господа повернулись к костру, но там ее уже не было.
— Погодите немного, она придет сейчас, только снимет с себя отрепья, — сказал герцог.
Тем временем открыли бочонок, и стали господа наполнять чары: лепешки пить просили. Герцог спохватился только тогда, когда бочонок был осушен до дна.
— Куда же пропала Мирикло?
Герцог послал за женою слуг, но те вернулись ни с чем. Не на шутку испугался тут герцог и бросился на розыски. А Мирикло нет ни в замке, ни на дворе!
Тут и слуги, и господа, те, что помоложе, сели на коней. До самого утра искали. Обшарили всю окрестность, и дальние леса, и густые заросли — все напрасно. Так и не нашли Мирикло.
Быть может, где-нибудь в дальнем задунайском краю, в шатре своего отца-вайды, родила она сыночка герцогской крови. А может, сбылась сказка ее старой матери.
•
Эх, скажу я вам, кто знает толк в сказке по-настоящему — так это валахские цыгане! Где они только не побывали, чего они только не видали! А как разукрасят и правду, и небылицу! Вот взять хотя бы барышню-герцогиню. Уж так расписал ее мой отец! Будто она вся из золота! А на самом деле ее рожа, поди, такая же, как у всех валахских цыган, — на сковородку похожа. А герцог тот либо одурел, либо ослеп.
А вообще я о них, о валахских, ничего худого не скажу: они ведь тоже божьи твари. А что мы, цыгане, не ладим между собой, так это наша беда. Все грызем и грызем друг друга. Трудно разобраться в нашей распре: кто прав, кто виноват. Взять, к примеру, гвоздаря. В чем он винит музыканта? А в том, что у того всего один костюм, да и тот блестит, будто гуталином намазан. Посмотрите, мол, люди на парнишку Леффа, у него и рубашки-то нет, сунет он себе под пиджак белую тряпку, чтобы гаджо не заметили, что у него нет рубашки, да не прогнали. Если, не дай бог, дочь гвоздаря выйдет замуж за музыканта, от нее отвернется вся ее семья, а семья мужа будет тыкать в нее пальцем: поглядите, девка-то вымазано в угольной пыли.
Думал я над этим, много думал. Что ни говорите, а все это из-за гаджо. Они пишут в газетах, что в Америке негров презирают, а недавно мой внучек приходит из школы и ревет: мать его однокашника нажаловалась учительнице: зачем, мол, посадили ее сыночка возле цыганенка. Словом, гаджо презирают цыган. Конечно, есть среди нас такие, которых стоит презирать. Взять, к примеру, валахских цыган. Кому от них польза? Бродяжничают — только тиф разносят, — грабят да убивают по дорогам. Ну, а что сделали гаджо, чтобы они стали другими? Сажают их в тюрьмы — и все. Выйдет цыган из тюрьмы и снова за свое. Из-за таких вот цыган презирают потом и всех остальных. В прежние времена стоило жандарму — порьяло, как мы их называли, увидеть на дороге цыгана, как он хватает его — и с собою, а пройдут по дороге гаджо, хоть сорок человек, — хоть бы что, жандарм их не тронет.
Один мой кум, царство ему небесное, был очень богатый человек, гавитко ромо — деревенский цыган. И была у него очень красивая жена. Какой-то односельчанин кума, с которым он был в ссоре, заявил, в жандармский пост, будто кум украл у него курицу. Дом кума стоял на краю деревни, тут же была своя конюшня, а в ней — дорогие лошади. В комнатах лежали пышные ковры и много было всякого добра. Словом, был он очень богат. Как-то вечером к нему постучали.