— Кто там? — спрашивает мой кум.
— Жандармы.
Входят. Ноги утопают в коврах. Оглядываются жандармы: везде красивая мебель, чистота, даже не знают, куда смотреть.
— Значит, это вы такой-то? — спрашивают, жандармы у моего кума.
— Так точно, господин унтер, — отвечает мой кум.
— Это вы украли курицу?
— Нет, господин унтер.
Ну, ладно. Тут жандармы увидели жену кума, заметили, какая она красавица, и ушли, решив завтра снова явиться для допроса. На другой день они осмотрели конюшню, курятник и, конечно, поняли, что цыган настолько богатый человек, что мог бы купить всю деревню. Но на третий день они все-таки опять пришли, и на следующий тоже и, заметьте, всегда являлись поздно вечером, подымали цыгана и его жену с постели — дознание, ничего не поделаешь. Потом-то цыган сообразил, в чем дело.
Однажды вечером пьяные жандармы стали колотить в дверь прикладами. Снова подняли они цыгана, выгнали его в курятник и требуют: отдай курицу. А жену другой жандарм собрался обыскать в комнате.
Но женщина выскочила в окно в одной рубашке, да еще разорванной, и начала кричать благим матом:
— Люди, христиане, помогите, не то загубит меня жандарм!
Сбежались соседи, а жандармов, конечно, и след простыл. Не думайте, мой кум наутро донес на жандармов. А что вышло из этого? Вызвали его, стали допрашивать об имуществе, что да откуда взялось «Честным трудом добыл — торговлей нажил», — поясняет мой кум, толкует им, что его коней сам граф берет на скачки. Ну, они давай цепляться: откуда, мол, все это? Кум им и говорит: а откуда у короля дворец, ясно — не из божьего чрева. Кончилось тем, что цыгана били по пяткам резиновой палкой да еще сказали на прощанье: радуйся, мол, что не упрятали тебя в тюрьму.
Пришлось моему куму покинуть те места: надо; было спасать жену от издевательств жандармов.
Все это я говорю к тому, что гаджо испокон веков косится на цыгана. А почему цыгане не уживаются друг с другом? Да потому, что тот, кого презирают, сам ищет, кого бы прижать. Вот и получается.
Ни за что не отдаст гвоздарь сына в музыканты пусть какой угодно талант будет у него, потому что с музыкантами такое в корчмах вытворяют, обращаются с ними так, точно они не люди. Раньше последний гаджо позволял себе плевать премьеру в лицо, а потом залеплял его сотенной бумажкой. Цыган мог получить бумажку и покрупнее, если ему удавалось поднять ассигнацию смычком с земли. Что хотели гаджо, то и делали. Захотели — били ногами в контрабас, а цыган — терпи да улыбайся: тешатся господа. Терпит цыган, а сам втайне думает, может, перепадет кое-что: ведь дома шестеро маленьких чаво плачут! Нынче уж таких вещей не позволяет себе посетитель, но некоторые ромы оплакивают те времена: в наши дни уже так не поживишься, как, бывало прежде. Вот и говорим мы, гвоздари: нет уж, не опустимся мы до того, чтобы стать музыкантами. Но однажды случилось так, что музыкант пошел в гвоздари.
Линори, гей, Линори
Горец Геллер был бедным музыкантом. Ни кола, ни двора, один лишь друг был у него — кривой Мусай, цыган. Если Мусаю изредка подворачивалась работенка, ну, скажем, нанимал его кто-нибудь перевезти вещи на осле, Геллер помогал своему другу грузить повозку. Идут они, бывало, рядом с осликом и спорят, чье ремесло лучше. Геллер говорит:
— Браток, неужто тебе по душе поденщина? Охота тебе за двадцатку целую неделю работать! Ведь ты можешь заработать столько же и за полдня.
— Так-то оно так, зато мне никто не смеет сказать «Заткнись!», я не забавляю своей музыкой пьянчуг, не хожу по домам поздравлять «с праздничком». Об меня никто не оботрет грязных ног!
Так спорили меж собой Геллер да Мусай, музыкант и возчик. И век бы им не сговориться, если бы не один случай. Случай тот был не таким уж великим событием. Но все же слух о нем быстро разнесся повсюду.
Началось с того, что Геллера позвали играть на крестьянскую свадьбу. Зима была свирепая, мороз стоял трескучий, цыган даже солому напихал в свои дырявые ботинки, чтоб ноги не отморозить. Одел он просторную кацавейку, набросил на плечи лиловую шубу, скрипку сунул под мышку, чтобы уберечь ее от мороза да снега, и — в путь. Ну, пришел цыган на свадьбу. Мужики к тому времени уже захмелели. Пристали они к цыгану: сыграй нам песню страстной пятницы или выстучи смычком песню «Отпусти мои волосы, не то я застрелюсь». Словом, известно, как гуляют эти чудаковатые гаджо.