– Представляю, как тебе было тяжело, – произнёс Артур, – А ты не пыталась поговорить с матерью и объяснить ситуацию?
– О! Ты не знаешь мою маму. Она очень властная, волевая женщина. Она любит повторять, что сделала себя сама, имея в виду карьеру (она занимает высокий пост) и семью (только благодаря её упорству и связям я живу). Она всегда ситуацию берёт в свои руки и решает по-своему. Когда однажды, в классе седьмом, я попыталась ей объяснить, что у меня нет подруг, она решила и этот вопрос. Буквально на следующей неделе несколько девочек подошли ко мне и ни с того ни с сего предложили дружить.
Артур засмеялся:
– Представляю, на что похожа такая дружба.
– Нет, ты не представляешь! Мне кажется, за то, чтобы со мной дружить, они получают от мамы зарплату, а также подробные инструкции, как со мной общаться. Они с мамой дружат больше, чем со мной. К тому же я вижу, как неестественно они ведут себя, когда я оказываюсь рядом. Но стоит мне отойти, их словно подменяют. Так что ты понимаешь теперь, почему я бесконечно удивлена, что ты обратил на меня внимание. Если на меня и обращает кто внимание, то только ради того, чтобы показать пальцем, как на белую ворону.
– Поверь, я не знаю твою маму и зарплату мне за тебя не платят, – Артур старался говорить лёгким шутливым тоном, хотя у самого перехватывало дыхание от бессильной ярости и недоумения, насколько слепа может быть родительская любовь. – И теперь я знаю, почему обратил на тебя внимание.
– Почему же? – спросила Валерия, кутаясь в его пиджак.
Он уловил это движение и обнял её за плечи. Тихо произнёс:
– Я ощутил в тебе родственную душу. Твоя история мне напомнила собственное детство, только я, в отличие от тебя, был не белой вороной, а чёрной.
– Расскажи. Тебя тоже любящие родители пытались задушить в своих объятьях?
– Нет. У меня нет родителей. Они погибли. Я их едва помню. Помню лишь, что они любили друг друга и меня.
– Ох! Я так тебе сочувствую. А как это случилось?
– Ты заметила, наверное, я не принадлежу к русской национальности.
– Это трудно не заметить.
– Я чеченец. Родился в Грозном, в нормальной семье. Я не помню родственников, может, их не было, может, жили далеко, помню только мать, отца, с нами ещё жила бабушка, мама моего отца, и смутно помню каких-то соседей. Я, как и все дети, ходил в школу. Она была недалеко, я сам добирался туда и обратно. Однажды, когда вернулся из школы, вместо дома обнаружил дымящуюся груду камней. В наш дом попал снаряд. Погибли все, кто там находился, в том числе и мои родители. Мне тогда было десять лет. Меня забрали в какой-то детский распределитель, куда свозили таких же, как я, свежеиспечённых сирот. Я пробыл там недолго. Как-то ночью проснулся от того, что взрывной волной выбило все стекла. Выглянул в окно и увидел, что по улице идут танки. Одно здание напротив горит, а другое превратилось в развалины. Я испугался, что и наше здание сейчас рухнет, вылез в окно и бежал, куда глаза глядят. Потом прибился к компании таких же беспризорников, как я. Мы прятались по подвалам и разрушенным зданиям… Ох, Лерочка, я не хотел! Прости, не плачь! Я не хотел тебя огорчать! – он прижал её к плечу, успокаивая, коря себя за то, что расстроил.
Она, вытирая слёзы рукавом его пиджака, попыталась улыбнуться:
– И не думай, – проговорила она, шмыгая носом, Я плачу не из-за тебя, а из-за бедного перепуганного мальчика.
– Успокойся. Как видишь, с мальчиком всё в порядке. Потом, как в сказке, явилась добрая фея в образе молодой русской журналистки. Когда снимала репортаж, заметила чумазого беспризорника на улице, и увезла в Россию.
– А что было потом?
– Ты успокоилась?
– Да. Обещаю, плакать не буду.
– Вот уж не думал, что моя история вызовет у кого-то слёзы. Правда я её никому, кроме близких друзей, не рассказывал, и уж тем более девушкам. Даже не знаю, что меня подвигло рассказать тебе.
– Я рада, что доверил её мне.
– Это, наверное, потому, что ты доверила мне историю своего детства.
– Так что с тобой было дальше, в России: ты остался жить у этой журналистки?
– Нет. Хотя очень хотел. Я прожил у неё полгода, она говорила, что хочет усыновить меня, а я мечтал, чтобы она стала моей матерью. Вокруг моей истории тогда поднялся большой шум, сняли репортаж на телевиденье, писали в газетах о молодой девушке, которая спасла чеченского мальчика и хочет стать ему матерью. Но, я так думаю, она просто была молода и не хотела в дальнейшем связывать себя ребёнком. Когда суета вокруг моего чудесного спасения улеглась, она отдала меня в детский дом. Вот тут-то и началось то, что ты называешь изгой и белая ворона. Поэтому я тебя прекрасно понимаю: на себе испытал, что чувствует человек в подобной ситуации. Представь: целый детский дом, триста человек детей славянской внешности, и тут среди них появляется чёрный озлобленный подросток. И это в разгар первой чеченской войны, когда ни одна программа новостей не обходилась без объявления о зверствах боевиков, о гибели русских солдат. И вот он я, живой пример боевика. Каждый считал своей обязанностью уничтожить меня. Я в долгу не оставался. Но что мог сделать один двенадцатилетний подросток против всех? А потом, в каком-то отчаянье, я решил, раз я чеченский бандит, как меня все называют, то я так и буду действовать. Я взорву этот детский дом, и тогда меня никто не будет обижать.