Мне следовало бы еще тогда догадаться, что у Мака не все в порядке с головой.
— Не знаю, почему решил отдать тебе деньги. Я тебе ничего не должен. Мы оба знаем, что ты не имеешь никакого отношения к водке «Перфоманс».
Он сжимает губы и тянется к лежащей на столе серебряной ручке. Точно посередине между нами лежит стопка бумаг.
— Мы с тобой это обсуждали, — говорит он.
— Да, мы тогда были пьяны. И это точно была не твоя идея. Она была моей.
— Забавно, как два человека могут запомнить одно и то же событие по-разному.
Именно. Как в тот раз, когда Мак устроил вечеринку в доме своих родителей, и когда пропала куча драгоценностей его матери. И он повесил все на меня, как будто специально организовал вечеринку только для того, чтобы меня подставить.
Его родители перестали со мной разговаривать после того, как обнаружили все драгоценности, спрятанные, а точнее подложенные, в мою спальню, находящуюся в подвальном этаже. Топпер меня уволил, после чего мне пришлось устроиться на две работы на полставки, чтобы оплатить последний семестр в университете. Но только узнав, что Эмбер и Мак трахаются, я начал собирать все кусочки мозаики вместе.
— Зачем? — мои ноздри раздуваются, и я скрещиваю руки на груди, чтобы они не метнулись через стол и не схватили накрахмаленный белый воротничок его рубашки. — Зачем ты все это со мной делаешь?
— Потому что, — говорит он, поджимая губы, — ты первый меня обокрал.
— О чем ты?
— Ты украл мою жизнь.
— Что за херню ты сейчас несешь? — морщу нос и выпячиваю грудь.
— В ту самую секунду, как ты вошел в наш дом, я стал невидимкой, — лицо Мака превращается в тошнотворную гримасу, как будто он только что хлебнул горькой настойки. — Ты был выше меня, крупнее, сильнее, красивее. Мой отец относился к тебе как к родному сыну, даже вписал тебя в свое завещание, пока ты не обокрал мою семью.
— Мы оба знаем, что я не крал драгоценности твоей матери.
Он поднимает руки вверх, как будто не желает больше говорить на эту тему ни слова.
— Тео, — произносит он мое имя так, словно давится собачьим дерьмом. — У тебя было все, что я хотел иметь, и мой отец любил тебя больше, чем меня. Черт, даже моя мать. И моя сестра. Ты украл мою жизнь. Я только вернул ее обратно.
— Чертов мерзавец — вот кто ты, — на моих губах медленно расплывается улыбка, когда я понимаю, что он по неосторожности исповедуется. — Прежде чем подписать это, я хочу услышать от тебя, что ты гребаный мошенник.
— Что? Нет, — усмехается он.
— Хочешь свои двенадцать миллионов? — наши глаза встречаются, а потом синхронно опускаются на лежащую между нами стопку белой бумаги. — Все, что стоит у тебя на пути к этой толстой пачке денег, — всего несколько слов, Мак. Скажи их. Признайся, что ты мошенник.
— Не дождешься.
Я подтаскиваю бумаги к себе через стол и поднимаю их, угрожая разорвать. Если до этого дойдет, то сделаю это своими гребаными зубами.
Мак закатывает глаза. Он такой придурок, но я знаю, что он жадный и очень хочет получить эти деньги.
Поправка: ему эти деньги необходимы.
Уэллсли официально остались без гроша из-за жадности Топпера и ненадлежащего ведения дел.
— Хорошо, — прочищает Мак горло и морщит нос. — Я мошенник.
Он говорит это, чтобы поиздеваться над моей просьбой, но тем не менее. Он сказал это.
Мак смеется, как будто просто пошутил, хотя для любого, мало-мальски здравомыслящего человека, он выглядит как психопат. Безумный блеск в его глазах, который я раньше находил харизматичным и привлекательным, теперь пугает. Ему нужна помощь.
— Отлично. Думаю, теперь у меня есть все, что нужно, — я тяну контракт к себе и разрываю его пополам.
Лицо Мака вытягивается и становится белым как простыня.
— Ты что делаешь?
Я достаю телефон и показываю ему, что записываю весь наш разговор. Вик этого не понимает, но отчаянные времена требуют принятия отчаянных мер.
— Ты не можешь так поступить! — Мак зарывается рукой в волосы, затем срывает очки, вскакивает со стула и бросается на меня. — Это противозаконно! Это, блядь, противозаконно. Тео, ты хренов манипулятор.
— Нет, это ты говоришь про себя.
— Ты не имеешь права меня записывать. В суде это не прокатит.
— И что ты мне сделаешь, Мак, — это вымогательство. Я готов получить символический нагоняй за незаконную запись нашего разговора, если это будет означать, что ты не увидишь ни цента из двенадцати миллионов.