— Ты? Проявила великодушие? Не смеши меня.
— Я не стану отвечать на столь вызывающее замечание. Мы называли ее «пиявкой».
— Неправда.
— Правда-правда.
— Должно быть, мы были ужасными эгоистками.
— Да, мы были жестокими эгоцентричными чудовищами. Впрочем, как и большинство нормальных детей. Я уж точно была такой. Но не ты, можешь не переживать. Ты ведь была паинькой.
— Судя по твоему тону, это чудовищный недостаток.
— Айви, я знаю всего одного человека на свете, который милее и приветливее тебя, и то ты умудрилась выйти за него замуж. Тем не менее я искренне люблю вас обоих. Кроме того, я уверена, что Мелинда никак не заслуживала того презрения, которым мы все время обливали ее. Но согласись, девчонка вела себя так, словно ей нравилось быть жертвенным агнцем. Она была с приветом, вот что я тебе скажу.
— Она по-прежнему такая же, — заявила Айви. Она рассказала Джоди, как расстроилась Мелинда из-за того, что едва не разбила зеркало. — Она прямо-таки побелела как бумага.
— Суеверия. Впрочем, ты лучше на себя посмотри, — с апломбом продолжала Джоди. — Вечно теребишь в пальцах свой драгоценный амулет. И ты до сих пор не установила детскую кроватку. Я никогда не рассказывала тебе о своей двоюродной бабушке Доли? Собственно, ее звали Беатриса, но мы почему-то называли ее только и исключительно Дотти. Вот уж кто был суеверен сверх всякой меры! Дошло до того, что она не снимала резиновые перчатки и кипятила в кастрюле дверные ручки, чтобы не дать расплодиться микробам. И еще она считала, что президент Никсон подслушивает ее телефонные разговоры.
— А с головой у нее все было нормально? Или она рехнулась?
— Нет, не нормально. Просто тогда об этом никто не знал.
— Я не думаю, что Мелинда спятила. Она просто очень странная. Напряженная какая-то. И еще она нуждается в эмоциональной поддержке.
— Она довела себя до безысходности. Совсем как мой дядя Фред, — продолжала Джоди, круто меняя тему разговора. Уследить за ходом ее мыслей, как обычно, не было никакой возможности. — Он… Кстати, раз уж мы заговорили о странностях, помнишь мать Мелинды? Они с Мелиндой были прямо как сиамские близнецы. Ты еще не забыла, как она каждый день под конвоем гоняла Мелинду в школу и обратно? А ведь росточку она была невысокого, зато как быстро перебирала ногами! Куда там какому-нибудь стайеру!
Айви расхохоталась.
Джоди запела.
— Дум, да-дум, да-даааааа-дум… — Популярная мелодия, которую напевала ведьма из «Волшебника страны Оз».
— Прекрати, пожалуйста! Ты ведешь себя ужасно.
— Если Мелинда снова заявится к тебе, пригласи меня в гости, — посоветовала Джоди. — Ради тебя я избавлюсь от нее. Никаких проблем. Только не проси меня быть милой и приветливой. И кстати, я не стану помогать тебе пылесосить мансарду.
Этим вечером третий этаж благоухал розовыми ароматическими солями, запах которых распространялся из ванной комнаты, где стояла единственная ванна, способная вместить одновременно и Айви и Дэвида. Они лежали в разных ее концах, глядя друг на друга, и ее живот вздымался между ними, как какой-нибудь огромный, покрытый туманом остров. Время от времени ванну сотрясала дрожь, отчего вода с плеском ударялась в бортики.
Ванная комната располагалась в той части мансарды, которая, по словам их агента по недвижимости, подверглась грандиозной реконструкции несколько десятков лет назад, чтобы освободить место для поистине королевской спальни и ванны, предназначавшихся страдавшему умственным расстройством сыну. Иногда Айви представляла себе, как в ванне лежит молодой человек, завернутый в мокрые холодные простыни, — да, именно таким было лечение в те годы, когда лоботомию выполняли ножом для колки льда.
В свесах крыши у них над головой посвистывал ветер, швыряя в оконные стекла крупные капли дождя. Айви опустилась пониже, и горячая вода поднялась ей до подбородка.
— Ну что, на поле брани воцарился долгожданный мир? — полюбопытствовал Дэвид. — Тебе стало легче после того, как мы избавились от ненужного хлама?
— Почему у меня все болит? — вопросом на вопрос ответила Айви, — Я ведь ничего не делала. Только переваливалась с ноги на ногу, как утка, да подсчитывала барыши.
Дом внезапно содрогнулся и заскрипел. Временами особняк казался живым, он вздыхал и ворочался, как пожилой человек, пытающийся устроиться поудобнее в любимом кресле.
— Бедненькая моя… Где больно?