Правда, лето навсегда перестало для нее существовать в тот год, когда скончался отец. В тот самый год, когда капитан О'Ши, лихой, энергичный ирландский капитан 18-го гусарского полка, начал ухаживать за ней.
Он, едва дождавшись похорон ее отца, предложил ей выйти за него замуж. Писаный красавец, обаятельный, остроумный, лучший наездник в своем полку. Семью его составляли мать и сестра Мэри. Хотя члены семейства О'Ши были католиками, а отец Кэтрин сэр Джон Пейдж Вуд – англиканским священником и королевским капелланом, ни сестры, ни братья, ни мать Кэтрин, которая тоже имела отношение к королевскому двору, будучи фрейлиной королевы, не сочли вероисповедание капитана помехой. Дорогой Кэтрин не надо было переходить в католическую веру. Ей просто пришлось дать обещание воспитать в этой вере их будущих детей.
Совершенно убитая кончиной любимого отца, Кэтрин, младшая из тринадцати детей и его любимица, была беспредельно благодарна Вилли за его чуткость, нежность, сострадание и великодушие, не умея отличить благодарность от любви. Ведь ей было всего восемнадцать. Но она очень быстро стала взрослеть и вскоре обнаружила в Вилли величайшую незрелость, следствием чего были часто повторяющиеся финансовые кризисы, ставшие, как ей казалось, неизменной частью его жизни вкупе со склонностью к обильным возлияниям, которые он делил со своими многочисленными соотечественниками, при этом все время полагаясь на свое обаяние и остроумие. Но, к несчастью, в основном Вилли доверял своему вздорному, драчливому характеру. Кэтрин стала солидной матерью семейства с рождением третьего ребенка, который, как и первые два, был принят Вилли и его матерью, болезненной пожилой дамой, завернут в изысканные кашемировые платки и с громоздкой церемонией крещен в Бромптонской молельне[2]. На этот раз Кэтрин отказалась даже войти в церковь, а стояла снаружи, одинокая дама в изысканной одежде, наблюдая за снующими вокруг голубями и ожидая, когда ей вернут ее дитя.
Она слышала, что Чарлз Парнелл был протестантом. Должно быть, он необыкновенный человек, если так преуспел, обретя столь могущественную власть в католической стране.
Тем не менее Кэтрин узнала о его существовании совсем недавно. Несмотря на то, что ее всегда занимала политика (отец внушил ей чувство социального сознания, а ее дядя, лорд Хадерли, ставший лорд-канцлером[3], когда к власти снова пришло правительство мистера Гладстона, часто приглашал их с Вилли на званые обеды), она не проявляла глубокого интереса к ирландскому вопросу до тех пор, пока сам Вилли наконец не решил всерьез начать свою политическую карьеру, баллотируясь на выборах в графстве Клэр.
Кэтрин знала, что с тех пор, как скончался мистер Исаак Батт[4], у ирландской партии не было лидера и что недавно на место мистера Батта был избран Чарлз Стюарт Парнелл. Он был протеже мистера Батта, и старик, обладавший неизменно изысканными манерами и весьма популярный среди как ирландских, так и английских политиков, несколько лет назад написал следующее: «У нас есть блестящая кандидатура, историческое имя, молодой Парнелл из Уиклоу, и, если я не ошибаюсь, сакс[5] посчитал бы его безобразным, хотя этот парень воистину красавец». Как-то раз О'Горман Махоун и Вилли, оба раскрасневшиеся от успеха, наполнили дом шумом и смехом. Кэтрин в жизни не видела такого огромного ирландца, как О'Горман Махоун. Высоченного роста, седой, с красивым скуластым лицом, испещренным шрамами, он был знаменитым дуэлянтом – человек, выдвинувшийся из рядовых благодаря личным заслугам, друг королей и императоров. С годами он стал относиться к ирландской политике со сдержанной иронией, словно она развлекала его.
Они с Вилли похвастались, что целовались со всеми девушками Клэра и пили со всеми мужчинами этого графства.
– Знаете, миссис О'Ши, вашему бедняге мужу не по вкусу ирландское виски. Но смею вас заверить, пил он как настоящий мужчина.
– И восхищался каждым младенцем в жалких лачугах от Клэра до Лимерика, – вставил Вилли, поморщившись. – Мда, мне было трудно отличить, где подстилка для свиней, а где кроватка с ребенком…
О'Горман громоподобно расхохотался.
– Да, честно говоря, они считали, что Вилли слишком хорошо одет для истинного ирландца. Однако его поцелуи переубедили их.
– Я просто старался реабилитировать ирландскую партию в манере одеваться, раз больше ничего не смог сделать, – скромно заметил Вилли. – И держу пари, что это производит намного больший эффект в парламенте, нежели все красноречие Парнелла. Пусть Англия знает, что и среди нас есть цивилизованные люди.