— Я уверена.
— И я услышал, как бьется ее сердце. Так сильно. Как у скаковой лошади. Просто потрясающе. Она должна родиться ближе к Рождеству.
Счастливое выражение слегка спало с лица Гризельды, но она быстро опомнилась, и улыбка снова стала довольно радушной, но уже более натянутой.
— А… Джемма?
— У неё все хорошо. Знаешь, нам пришлось помириться. Ради Ханы.
— О, — сказала Гризельда, вглядываясь ему в лицо и изо всех сил стараясь удержать на лице улыбку. — Конечно.
Холден прищурился.
— Гриз? Что у тебя на уме?
— Помирились, — тяжело вздохнула она, потупив глаза. — Так вы…
— Что? — спросил он, затем приподнял ее подбородок и поморщился, увидев застывшие у нее в глазах слезы. — Что, ангел?
— Вы снова вместе? Хотите… ну знаешь, попытаться стать настоящей семьей?
— Ч-что? — проговорил он. — О чём ты говоришь? Мы только что…
— Я знаю, — быстро сказала она. — Но я…
Накрывшая его волна гнева была столь стремительной, что у него тревожно заколотилось сердце.
— Я люблю тебя! Мы только что занимались любовью. Я… Г-гризельда, ты действительно думаешь, что я вернулся к Джемме, а потом приехал сюда, чтобы разок т-трахнуть тебя перед лагерем новобранцев?
Она взглянула на него из-под опущенных ресниц, нервно облизав губы.
Он потянулся к ней, взял её лицо в свои ладони и напомнил себе быть с ней нежным, несмотря на кипящую внутри ярость.
— Г-гриз, скажи мне, что ты уверена в том, что я настроен серьезно. Я твой. Я люблю тебя. Я п-принадлежу тебе. И никому больше.
Она нервно сглотнула, на какое-то мгновение опустила глаза, затем снова взглянула на него.
— Я хочу в это верить.
Ему показалось, что она его ударила.
— Т-так ч-что же тебе мешает?
— У тебя ребенок от Джеммы, — торопливо проговорила она. — И ты всегда хотел семью, хотел быть хорошим отцом…
— Я стану Ханне хорошим отцом, но семья у меня будет с тобой, черт возьми.
Словно не слыша его, она продолжала:
— И поэтому я подумала, может, ты передумаешь на счет Джеммы, потом, у тебя на руке так много отметок…
— Г-гризельда! — он был так зол, что боялся невзначай её ударить, поэтому убрал руки от ее лица и перевернулся на спину, чтобы слегка от нее дистанцироваться. Его сердце свело в мучительном спазме, и он пытался перевести дыхание. Ему не хотелось на нее орать или пугать ее, но он был в ярости… И ему было невероятно больно.
— Ты мне не доверяешь.
Она тоже перевернулась на спину, и они оба в отчаянии уставились в потолок.
— Я доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было, — мягко сказала она.
— Это ни о чем не говорит, — возразил он и почувствовал, как защипало в глазах.
Она повернулась на бок и посмотрела ему в лицо.
— Холден, пожалуйста, не злись на меня. Я люблю тебя больше всех на свете. Я хочу этого… Я хочу тебя… Я просто…
— Все отметки у меня на руке… Это ты, — признался он.
— Что?
Он повернулся к ней, чувствуя невероятную тяжесть в сердце, а также вину, сожаление и стыд от того, что открывается ей в своем истинном свете.
— Все эти знаки, все до единого, п-принадлежат тебе.
— Что это значит?
Глаза обжигали слезы. Чтобы их сдержать, он поморгал и сосредоточился на ее лице.
— Неважно, с кем я был и когда. Неважно, что т-ты умерла. В тот момент я закрывал глаза и видел твое лицо. Всегда. Даже с Джеммой.
— Холден, — сказала она, и в ее голосе послышались боль и недоумение.
— Я знаю, что это ненормально. Когда я видел тебя в последний раз, тебе было всего тринадцать лет, — он замолчал, вглядываясь ей в лицо, в надежде, что она его поймет. — Н-но я уже был в тебя влюблен. Когда ты лежала рядом со мной на этой дерьмовой грязной койке, я чувствовал себя таким… живым. Ты стала для меня тем, по чему я всю свою жизнь тосковал, чего хотел и о чем мечтал. Я… Мне был не нужен никто, кроме тебя. Всю мою жизнь — всю жизнь — ты была сердцем, бьющимся у меня внутри, женщиной моей мечты.
Он поднял руку и, посмотрев на подсчитывающие знаки, провёл пальцем по синим и черным линиям.
— Так я пытался тебя заменить. И так каждый раз терпел неудачу.
Она казалась совершенно потрясенной, но им овладело такое неудержимое отчаянье, что он торопливо продолжил.
— Твои знаки на всём моем теле. У меня на руках. На груди. В глазах. В голове. В сердце.
У нее по щекам катились слёзы.
— И мне их не стереть. Чтобы от тебя освободиться, я должен умереть. Гри, н-неужели ты этого не видишь? Н-не можешь понять? Для меня есть только ты.
— Я вижу, — глотая рыдания, прошептала она и, раскрыв руки, потянулась к нему.