— О, Господи, — задыхаясь, проговорила она. — Это было…
Он поддержал ее, положив ладонь ей на живот и спустив со своих плеч ее ноги. У нее подкосились колени. Он подхватил ее на руки, быстро прошел через гостиную и по коридору в спальню и там осторожно положил на кровать.
Накрыв ее своим телом, он поцеловал ее своими блестящими губами, на которых оставался вкус ее солоноватой сладости, напомнив ей о его чуткости: что ее удовольствие было для него на первом месте. Переполненная чувством любви к нему, она раздвинула ноги, скользнув щиколотками по его икрам… ягодицам… и, когда он лёг так, чтобы войти в нее, легонько сомкнула их у него за спиной.
— Холден, — произнесла она, когда он наклонился над ней, уперевшись напряженными руками в матрас, и глядя на нее потемневшими и безумными глазами. — Это правда. Я безоговорочно тебе доверяю. Я безоговорочно верю в нас.
***
Ее слова окончательно исцелили то, что оставалось от когда-то разбитого сердца Холдена, дав единственное, чего ему все еще недоставало в их отношениях: доверие.
Холден зажмурил глаза и скользнул в тесное, влажное тепло ее тела, подрагивающие мышцы стиснули его, затягивая всё глубже, пока он не вошел так глубоко, как только мог. Его бедра вплотную прижались к ее бедрам, словно они — одно существо, не оставив между ними ни малейшего пространства.
Он пульсировал у нее внутри, изо всех сил стараясь не двигаться, пока она не привыкнет к его длине и толщине, пока стенки ее внутренней плоти не приспособятся к тому, чтобы беспрепятственно его принять. Он потянулся руками к ее лицу, бережно прикоснувшись к нему, взяв в ладони и глядя в него, как на сокровище, после столь долгой и мучительной разлуки.
— Это очень много для меня значит, — проговорил он.
Уголки ее губ дёрнулись вверх, она откинула голову на подушку и выгнулась ему навстречу — в негласном призыве к тому, чтобы он начал двигаться у нее внутри. И он ответил на ее просьбу, входя в ритм, такой новый, но в то же время хорошо знакомый, сиюминутный, но в то же время извечный, он был и благом и правом, и даром, и воздаянием, и чем быстрее он вколачивался в нее, тем мощнее становилась волна неуклонно растущего в нем чувства совершенства и завершённости.
— Я люблю тебя. Я буду любить тебя… всегда, — произнёс он хриплым гортанным голосом.
Она распахнула мутные, потемневшие и такие голубые глаза, словно окна одной единственной души, которую он когда-либо любил и в которой когда-либо нуждался, и тут же оказался в их беспощадном плену.
— Я прыгаю, ты прыгаешь, — прошептала она.
— Сейчас! — прорычал он и, обхватив руками Гризельду, крепко прижал ее к груди.
Их тела взорвались вместе, разлетевшись на миллион кусочков вечности, и два человека, которые всегда — с самого начала — были одним целым, стали, наконец, свободными.
Несколько часов спустя, когда солнце уже клонилось к закату и с улицы в квартиру начали просачиваться звуки американской жизни, Холден сидел, прислонившись к изголовью кровати, и смеялся, качая головой и глядя на Гризельду. Она лежала рядом с ним голая, облокотившись на матрас и подперев ладонью голову.
— Клянусь тебе, — настойчиво сказала.
— Я тебе не верю, — сказал он, поражаясь тому, что они оба здесь, и они оба наконец-то свободны: свободны от Филманов, Калеба Фостера, Джеммы, страха, тоски, одиночества. Свободны от недоверия и сомнений. Свободны для любви. Для того чтобы быть вместе. Чтобы идти навстречу своему будущему.
Он оставил свою куртку — и кольцо — в машине, и уже, по меньшей мере, раз пять задумывался о том, чтобы одеться и сбегать за ним вниз. Но разве так он хотел сделать ей предложение? Лежа на кровати в его дерьмовой квартире?
Она была так прекрасна, когда падающие на нее сзади лучи заходящего солнца освещали ее светлые волосы, словно божественное сияние, и он снова усмехнулся, увидев, как она подняла вверх три пальца, давая слово скаута.
— Клянусь. Я этим не занималась — ни разу — почти до восемнадцати лет.
Он скользнул вниз и тоже подпер голову рукой, оказавшись с ней лицом к лицу.
— Это невозможно. Ты такая потрясающая. Как тебе удавалось держать в стороне всех этих мальчиков?
Она опустила глаза на простыни и, залившись лёгким румянцем, снова посмотрела на него.
— Я не хотела ни одного из них.