***
Гри делала жизнь более-менее сносной.
Такой сносной, что за то время пока Холден жил в постоянном страхе быть избитым, было несколько дней, когда он думал, что умрет, если когда-нибудь разлучится с ней, даже если это будет означать для него свободу.
Он знал, что в глубине души должен ее ненавидеть за то, что она села в этот проклятый грузовик, и какое-то время — первые несколько недель — он так и делал. Он отказывался с ней говорить, несмотря на все ее старания с ним сблизиться. Пару раз он нарочно втянул ее в неприятности, с ужасом и чувством вины наблюдая, как ее избивали у него на глазах. Он оставлял без внимания ее попытки помириться, слушая, как она плачет в темноте с другой стороны панельной стены.
Однако со временем, столкнувшись с реальностью своей жизни, он смягчился. Она жила в темной половине подвала, попасть к ней можно было только через закрытую на замок дверь или сломанную панель в стене, и иногда, когда Хозяин забывал принести им вниз две миски каши, Холден слышал, как она тихо плачет от голода.
Постепенно он пришел к выводу, что попал сюда не по ее вине — ведь он последовал за ней в кабину грузовика по собственной воле — и сердце его, капля за каплей, тянулось к ней, пока между ними не завязалась прочная дружба. А позже, через несколько недель после его двенадцатого дня рождения, его чувства к ней переросли в нечто более серьёзное. Жизнь, полная изнурительной работы, перебоев с едой, питьем и сном, постоянных побоев и с полным отсутствием удобств, ставшая для них обоих ловушкой, сковала их прочными узами, и Холден знал, что — вне всяких сомнений — Гри сохранила ему жизнь.
Бывало, они работали с ней в саду под жарким солнцем, и, после того, как Хозяин наконец-то засыпал в тени, она шептала ему длинные, выдуманные истории, а когда доходила до “самого интересного места”, то наклонялась так близко, что почти касалась его своими губами. Когда она смотрела на него своими голубыми глазами, такими красивыми и нежными, с ним происходили вещи, которые он не мог объяснить.
От этого он чувствовал себя сильным и слабым, счастливым и напуганным, радостным и виноватым. От этого в его теле пробуждалось нечто странное и новое, приятное, но какое-то запретное, но он ничего не мог с этим поделать. От этого он изо всех сил старался вспомнить своих родителей. От этого он отчаянно анализировал то немногое, что знал об отношениях между мужчиной и женщиной. От этого ему хотелось узнать о таких вещах больше вместе с ней.
Он жил с ней двадцать месяцев, и она уже давно стала такой же неотъемлемой частью его жизни, что и его семья. Даже больше. Гри стала для него всем.
Наверху у лестницы щелкнул замок, и его сердце бешено забилось в предвкушении начала его любимой части дня. Он был пленником в грязном, темном, сыром подвале, и пока не закрывалась дверь в подвал, и он не слышал, как сдвигается в сторону панель в стене и как она вылезает из своей черной дыры, его сердце билось только благодаря любви к ней.
— Холден?
— Да?
— Ты еще не спишь?
— Нет.
— Можно мне лечь рядом с тобой?
По его коже пробежали мурашки, дыхание стало прерывистым. Почти все время, пока они жили в подвале Хозяина, Гри по ночам забиралась к нему в постель, лежа рядом с ним, пока им не приходило время расставаться и спать. Она впервые спросила его разрешения. И от этого он стал чувствовать себя иначе. От этого их отношения как-то изменились — стали лучше, волнительней — словно она признала те тонкие изменения, которые он тоже заметил.
— К-к-конечно, — прошептал он, отодвигаясь к стене. Его тело бросило в жар, и он сложил вспотевшие ладони на своей бешено колотящейся груди.
Матрас под ней едва прогнулся, когда она легла рядом с ним. И вдруг, он почувствовал ее тепло, нежность ее голой руки, прижатой к его руке.
— Холден?
— Да, Гри.
— Прости меня. Прости меня за то, что мы здесь. Мне чертовски жаль, что я полезла в этот грузовик.
Это был знакомый рефрен, и сколько бы он ни говорил ей, чтобы она уже перестала извиняться, она все равно каждый раз извинялась. Он сделал глубокий вдох и вздохнул.
— Я з-з-знаю.
— Ты все еще меня ненавидишь? Когда-нибудь? Хоть немного?
— Уже н-н-нет. Ты это знаешь.
— Ну, а раньше? Ты ненавидел меня? — она перевернулась на бок, лицом к нему.
Он стиснул челюсти, всматриваясь в темноту. Сейчас он слишком сильно ее любил, чтобы признаться, как люто он ее тогда ненавидел. Он хотел забыть о тех временах, когда испытывал к ней что-то иное, кроме любви. Придвинувшись к ней вплотную, он положил дрожащую руку на ее бедро и осторожно прижался своим лбом к ее лбу.