Разия Волохова
Никогда не разговаривайте с реаниматологом
© Волохова. Р. Ю., 2021
© Герова К. И., илл., 2021
© ООО «Яуза-каталог», 2022
Реанимационное отделение – последний рубеж борьбы за жизни людей. Здесь не место для сомнений и сантиментов.
Пролог
>
Я долго не могла понять, кого этот больной мне напоминает. Наконец, сообразила – Винни-Пуха.
Круглый, практически без шеи – этакая головогрудь – с щекастым добродушным лицом. Он сидел в кровати, пыхтел совсем как герой мультика, багровосинюшный со свинцово-серыми губами. Типичный пиквик, такой, каким его описал Диккенс – мужчина с ожирением, хронической обструктивной болезнью легких, засыпающий посреди разговора. Кроме неудачной конституции он имеет и крайне неудачный трудовой анамнез: что-то со сваркой, гальванизацией и парами всяких повреждающих легкие пакостей. Утверждает, что тяжело дышать стало только неделю назад, хотя и внешний вид, и анализы просто кричат о том, что пыхтит он давно, а сейчас к «просто пыхтению» присоединилась выраженная бронхообструкция.
Конечно, вылечить ожирение или же фиброз легких, честно заработанный за десятилетия на вредном производстве, мы не в силах. Можно немного расширить бронхи и сделать менее вязкой мокроту, чтобы он смог ее откашлять. Помочь перегруженным правым отделам сердца. Не дать образоваться тромбам. И кислороду добавить. Собственно говоря, это все.
Его положили в блок с самыми тяжелыми терапевтическими больными: сепсисами на ИВЛ, терминальными циррозами печени и просто лежачими пожилыми пациентами с воспалением легких. Он увлеченно дышал небулайзером (аппарат, создающий из лекарства туман, проникающий глубоко в бронхи – такую штуковину он увидел впервые), сбрасывал кислородную маску (мешает) и с интересом смотрел, как я учу дышать бабушку (после двух недель искусственной вентиляции легких), удаляю мокроту из дыхательных путей другой бабушки, уговариваю не буянить цирротика с низким давлением – не может сам ложку удержать, но рвется выписаться домой под расписку – и объясняю уставшей медсестре, что у меня от ее ругани на всех окружающих сейчас случится судорожный припадок.
Когда он смог поспать лежа и произнести больше пяти слов без одышки, то позвал меня и… начал говорить комплименты. Про то, какие мы здесь все добрые, что мы ангелы, спасающие людей, и какой от нас исходит свет. И как ему повезло, что мы его лечим.
Поймите правильно: сначала ему не давала заснуть одышка, потом беготня вокруг – туча новых больных, кровотечения, реанимации, персонал носится, больные буянят, умирают, блюют кровью, их привязывают, вводят в наркоз, во все места засовывают катетеры, трубки и эндоскопы. Свет горит, каталки гремят, речи участников становятся все цветистее и цветистее. Нормальный человек разразился бы жалобами на врачей-убийц и садистов и потребовал бы избавления от этого ада где-нибудь в недрах терапевтического отделения. А мой Винни-Пух увидел не ад с чертями, а ангелов и спасаемых ими болящих.
Через день я провожала его в отделение. Он опять рассыпался в комплиментах, а на мое «прощайте и больше не возвращайтесь» сначала оторопел, а потом сообразил, что это я желаю ему больше не болеть так сильно. Пообещал навестить, когда выздоровеет.
И вот каталку уже увезли, а в палате еще светилась добрая улыбка синего Винни-Пуха.
Это книга про пациентов и для них. Цель ее – успокоить, а иногда напугать, развлечь, объяснить, что важно, а что не очень, когда возможна тактика «полежи и все пройдет», а когда само уже точно не пройдет и надо сдаваться врачам.
Нет ничего приятней, чем обсудить интересный случай с коллегами – это факт. Но тем не менее я пишу далеко не только и не столько для врачей.
Мне не нравится закрытость нашей профессии, особенно – «тяжелых» отделений, вроде того, где работаю я. Закрытость, отсутствие информации, изоляция порождают мифы и зачастую это мифы о врачах-убийцах. Снобизм, нежелание разъяснять происходящее пациенту или его родственнику, разговоры на тему «вы все равно ничего не поймете», на мой взгляд, есть прямая провокация недоверия и конфликта, ибо «молчит, значит, есть, что скрывать». Практически все, что бывает важно для больного или его близкого, можно и нужно разъяснять «на пальцах».
Я искренне считаю, что реанимация должна перестать быть чем-то скрытым, ужасающим и мифологизированным. Моя бы воля, врачи реанимации работали бы в помещениях со стеклянными стенами, так, чтобы любой мог подойти, посмотреть, и чтобы рядом всегда находился кто-то, готовый объяснить, что там происходит. Чтобы перестали рассматривать наше отделение как храм смерти или как чистилище и увидели бы в нас людей, лечащих очень тяжелых больных. Иногда успешно, иногда нет. Не богов и не маньяков, но просто людей, делающих свою работу, интересную и тяжелую. От нас зависит многое, но не все. Не меньше зависит от самого человека, а остальное – от высших сил, в кого бы мы не верили.