В дверь постучали.
— Что? — вскипела она.
Ее отец открыл дверь.
— Милая... — начал он, входя и садясь на ее кровать.
Эрика отошла к креслу у окна.
— Милая, нам нужно поговорить.
— О чем? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно более возмущенно. Ее мать была возмущена им, особенно после его поздних задержек на автостоянке.
— Все дело в твоих манерах. Твоем отношении.
Она приподняла бровь и уставилась в пол. Эрика ненавидела чужие глаза, они вызывали у нее беспокойство. Ей не нравилось то, что она в них видела. Осуждение, безразличие, ненависть, невежество. Большую часть времени она не могла смотреть в глаза даже собственному отцу. Он был таким же невежественным, как и все они.
Ее слова прозвучали сердитым шипением.
— Прошу прощения?
Он взглянул на ее тумбочку и увидел бутылку вина, но когда заговорил снова, то ничего не сказал об алкоголе. Вместо облегчения это привело Эрику в еще большую ярость.
— Ты была очень груба с Памелой сегодня вечером. Я не...
— Она, ведь до сих пор здесь? — перебила его Эрика. Было уже десять часов. У этой странной женщины нет никаких причин все еще находиться в доме.
— Ну, да. Памела все еще здесь. И она пробудет у нас некоторое время. Она... остается на ночь. — Он указал на свечи на подоконнике. — Тебе нужно быть осторожной с ними. Обязательно задуй, прежде чем отправишься в...
— Останется на ночь? Где? Где она будет спать?
— Эрика, сколько раз нам нужно...
От алкоголя у нее кружилась голова.
— В твоей постели?
— Я взрослый мужчина, милая. Если Памела...
— Ты все еще женат! — выкрикнула Эрика. Слезы навернулись у нее на глаза, и она повернулась так, чтобы он не мог видеть ее лица. Она была разочарована тем, что повысила голос. Он принял бы это за заботу, а все совсем наоборот.
Мышцы ее живота сжались, когда она подумала о том, что ее отец спит с другой женщиной. Она не была уверена, почему. Она знала, что ее мать никогда не вернется к нему или в Гранд-Треспасс. Так что это совсем не должно иметь значения.
Часто она фантазировала о том, как проберется посреди ночи в спальню своего отца и покончит и с ним, и со шлюхой, с которой он спал. Она бы ему показала. Это было бы так просто. Но ей есть что терять. А именно, ее мать.
Голос позади нее смягчился.
— Твоя мать не связывалась с нами десять лет. Я очень, очень усердно искал ее. Мы все это делали. Мы не смогли ее найти, дорогая. Я не совсем понимаю, что произошло... или почему она не пыталась связаться с тобой, детка. Я знаю, что она любит тебя.
Эрика молчала, не желая ему верить. Ей хотелось думать, что ее мать связалась с ее отцом и пыталась связаться с ней, но отец каким-то образом встал между ними. Ее мать была совершенством, чем определенно не был ее отец.
— Эрика, я не понимаю, почему ты все так усложняешь. Я стараюсь. Я действительно стараюсь.
Он старался? Она не видела, чтобы он старался. Неужели он думал, что последние несколько лет ухаживаний за распутными женщинами и работа допоздна по вечерам в дилерском центре — это старание? Может разбитый десятилетний «Форд», который ломался два раза в месяц, в подарок или полное безразличие к ее жизни? Это старание?
Ее отец встал.
— Мне жаль, что ты все так воспринимаешь. Действительно жаль. Но у меня тоже есть своя жизнь. И я собираюсь жить ею, милая.
Он подошел к двери ее спальни, затем повернулся.
— Тебе понравится Памела. Она замечательная леди. Она отличается от других. Вот увидишь.
С этими словами он закрыл дверь.
Теперь, оставшись одна, Эрика не стала сдерживать слез. Ей хотелось закричать в дверь и сказать что-нибудь гадкое, что причинило бы ему боль. Ей хотелось швырнуть бутылку вина. Она ненавидела его. Он был причиной, по которой мама ушла.
Глава 10
Закусочная «Люка» никогда не пустовала. Кто-то всегда сидел за столиком или задерживался у стойки между шестью часами утра и одиннадцатью часами вечера. Иногда это была служащая с бензоколонки через дорогу, которая околачивалась там, чтобы избежать встречи со своим мужем. В других случаях какой-нибудь одинокий вдовец, рабочий или уставший человек, или семья, проезжавшая через город.
Косоглазому Крису Робишо принадлежала закусочная «Люка», и черно-белые фотографии его семьи и Гранд-Треспасса, которые украшали стены заведения. Среди них была фотография почти в натуральную величину его покойной дочери Люки Энн, которая умерла двумя годами ранее в результате несчастного случая, утонув в протоке Треспасса.
Хейли находила взгляд маленькой девочки жутким. Каждый раз, когда она видела фотографию, ей приходилось отводить глаза. Может быть, дело в том, что девочка умерла такой молодой. Она просто выглядела слишком мудрой на фотографии, слишком знающей. Ее образ заставил Хейли задуматься, знают ли мертвые больше, чем живые.